Домашние библиотеки! Долгое время они были маркером, визитной карточкой, приглашением к общению, предметом гордости и взаимного соревнования. Да чем только они не были! Сколько подлинной страсти, трудов и денег ушло на мое книжное собрание – без ложной скромности, одно из лучших в городе. Зато все свои культурологические комментарии я писала, практически не выходя из дома, а до всемогущего интернета тогда было еще далеко. Но и сегодня, полностью отдавая должное электронным информационным возможностям, предпочитаю подержать в руках, открыть и полистать печатную книгу. Книгу – ощутимый кусок словесной, графической, живописной культуры, кусок запечатленного труда, кусок вечности.
Да, ныне приходит пора расставаться с накопленными собраниями. Все чаще в квартирах молодежи растерянно ищешь и не находишь привычного силуэта книжных полок. Наверно, это оправданно, но до чего мне жаль ауры строчек, цитат, образов, которая придавала неповторимый аромат дружескому общению, и как понимаю я Т. М. Жирмунскую, воскликнувшую в стихотворении «Моей библиотеке» (1966):
Я продаю свою библиотеку,
Я в десять тридцать букиниста жду
Оценщикам модерна на потеху,
Утильщикам на зависть и вражду…
<…>
Но как расстаться с этими томами,
Где ум и сердце, красота и жар?
Ненужных нет, бездарных нет меж вами.
Вы точно люди. Вы – живой товар.
Шкафы томов! Я под дождями мокла,
Чтобы подписку разрешили мне.
Прощайте вы, светящиеся окна
В пустой, в глухой, во внутренней стене.
Изуродованный цензурой, позорным и лживым предисловием А. Л. Дымшица, но любовно переплетенный томик Мандельштама сыграл свою роль: я стала гораздо отчетливей представлять себе эту необыкновенную по таинственной глубине фигуру русской поэзии. Пленяла причудливо сочетавшаяся роскошь и простота образной структуры, ошеломляющая и отчаянная точность социального анализа, «присяга чудная четвертому сословью», которой поэт, несмотря ни на что, не мог и не хотел изменить.
Он сам предсказал свою посмертную судьбу в пронзительном стихотворении 1933 года «Это какая улица?..»:
…Мало в нем было линейного,
Нрава он не был лилейного,
И потому эта улица
Или, верней, эта яма
Так и зовется по имени
Этого Мандельштама…
Апрель 1935
Позже, уже в перестроечные годы, настанет черед воспоминаний Надежды Яковлевны – великой вдовы, как называли ее современники. Когда я читала студентам перемежающиеся постоянными уточнениями заметки о лагерном бытии и гибели Осипа Эмильевича, то с немалым трудом удерживала срывающийся голос. Беспощадный сарказм «Второй книги» по сей день помогает мне сохранять на должной высоте планку нравственной оценки подлостей и пошлостей современной российской действительности, корни которых так и не выдернуты из прошлого.
