Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя | страница 68
(«Не с теми я, кто бросил землю…». 1922)
Безоговорочное принятие Родины и Судьбы исподволь воспитывалось и ее стихами. Меня не столько восхищала, сколько утешала цельность и бескомпромиссность ее нравственного облика; в отличие от Пастернака, она никогда не обольщалась Сталиным и К°, «далями социализма» и прочими прелестями пятилеток. Трагедию советской эпохи запечатлели все-таки «Реквием» и «Поэма без героя», а не «Доктор Живаго». И такой ученик, как Бродский, мог появиться только у Ахматовой. (У Пастернака – всего лишь Вознесенский, пусть простят мне они оба это «всего лишь».)
«Поэму без героя» я перечитывала несчетное множество раз, ее смысловая бездонность сродни «Онегину». А в последние годы с пронзительным чувством утешения открываю страницу с «Приморским сонетом» (1958):
Можно ли целомудренней сказать о тайне смерти, которую каждому предстоит разгадать в одиночку?
Сколько, оказывается, я помню ахматовских строк, и как помогают они справляться с грузом «суровой эпохи». Близко и дорого мне также в высшей степени свойственное Ахматовой (в творчестве! в жизни, как мы знаем, бывало и по-другому) критическое отношение к себе, способность к раскаянию и покаянию, нечастая у поэтов XX века. Она и в этом верная ученица Пушкина, и горестная самоирония Бродского унаследована от нее.
Теперь мне кажется, что не без воздействия Анны Андреевны я писала свое обращенное к первому мужу прощальное стихотворение:
В 2000-е годы я буду без конца перечитывать «Записки об Анне Ахматовой», созданные Лидией Корнеевной Чуковской, – потрясающий документальный роман о беспощадной дружбе и подспудной, неконтролируемой сознанием вражде двух равновеликих женских душ. Куда до этой прозы самой изощренной беллетристике…
И наконец, Мандельштам. Впервые его строки дошли до меня на отдельных и разрозненных машинописных листочках, поэтому запоминалось и трогало самое простое и безыскусное: