Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе.
На редкость близким мне оказался характер Томаса Хадсона, главного героя «Островов в океане». Его трепетное и нежное отношение к первой жене, с которой они давно расстались, убеждало в том, что можно и нужно не вычеркивать прошлое, даже не состоявшееся или разрушенное, но хранить его в душе сочащимся и живым. Помнится также невероятная психологическая правда мальчишеских характеров гостящих у Хадсона сыновей, проницательное угадывание добра и зла, таящихся в самой глуби формирующихся личностей.
Подлинной же страстью стал Фолкнер. Начался он в моей читательской жизни с «Шума и ярости», который ошеломил, как внезапная большая волна во время морского купания. Радость разгадки событийной канвы пришла только после третьего чтения, и чем дальше, тем больше росло восхищение необычностью замысла, новаторством художественной ткани и психологической достоверностью текста. Еще позже восхитило отсутствие категоричности в нравственной оценке – при всей ее непреложности. Ведь своя правда есть и у Кэдди, и у Квентина, и у Квентины, и у Бена, и, в сущности, даже у Джейсона. Безусловно, автор на стороне старой мудрой Дилси, но читателю предоставлено право выбора. И великолепная точность названия. Вспомним слова шекспировского Макбета:
Жизнь – только тень бродячая,
Она – актер несчастный,
Которому отмерен краткий срок
Носиться или шествовать на сцене,
Но вот уж больше не слыхать его.
Она – история, что рассказал дурак,
Наполненная яростью и шумом,
Которая не значит ничего.
(Перевод В. Раппопорта)
Мощь и новизна художественного мира Фолкнера продолжают очаровывать меня до сих пор, и я время от времени берусь за все новые и новые его тексты. Чтение нелегкое, но завораживающее, и то, что впереди еще много интереснейших встреч на просторах Йокнапатофы, неизменно радует.
Первый в СССР однотомник Сэлинджера мне удалось раздобыть у знакомой киоскерши. «Над пропастью во ржи» в юности не может не понравиться (тем более в уникальном переводе Риты Райт-Ковалевой), но мне даже в детстве не был присущ инфантилизм, больше того, он неизменно отталкивал. Когда уже оглохшему Бетховену молодой собрат показал свое музыкальное сочинение, на последней странице которого красовалась надпись «Кончил с Божьей помощью», неистовый мэтр перечеркнул ее и вывел: «Человек, помогай себе сам!» Близко мне именно это. А Холден… что ж, он бесконечно трогателен, но, но, но… В Сэлинджере мне дорого другое: он как никто показал непреодолимую пропасть непонимания между людьми «разной породы». «Хорошо ловится рыбка-бананка», «Выше стропила, плотники» – вот его вершины.
