Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя | страница 54

Эта книга была праздником, похожим на весеннюю мимозу, на те «желтые цветы, которые первые почему-то появляются в Москве», на те, которые несла Маргарита в ее первую встречу с Мастером. Эта книга была живым свидетельством неисчерпаемости русской культуры. И боже мой, каким утешением была вечность, дарованная Воландом Мастеру, вечность любви, творчества и свободы, в доме с венецианским окном и вьющимся над ним виноградом.

Сколько раз я перечитывала «Мастера»! Меня не отталкивало даже то, что впоследствии стало слишком очевидным, – свидетельство о бессилии добра, о мелочности его сиюминутных побед. Но «рукописи не горят», и, как ни странно, мне совсем не было жаль, что Мастер «не заслужил света». Что ему за дело до мертвенного белого сияния непонятной истины? Главное в том, что страница пишется за страницей, а твой покой бережет любимая женщина.

Как всегда, я кинулась читать все доступное и самого Булгакова, и воспоминаний о нем. В моей библиотеке чудом оказался сборник 1925 года «Дьяволиада» с дедовского чердака, причем на титульной странице его рукой была наложена резолюция: «Очень не понравилось». Кстати, «Дьяволиада», в отличие от «Роковых яиц» и, позже, «Собачьего сердца», не пришлась по сердцу и мне. Поразил и на всю жизнь полюбился «Театральный роман», с его нескрываемой лирической и обреченной интонацией и проникновением в тайное тайных искусства. Поразили – много позже – дневники и записки Елены Сергеевны, булгаковской Маргариты, одной из самых обаятельных, неотразимых и колдовских женщин русского литературного мира. В сущности, она и сам Мастер – Михаил Афанасьевич Булгаков – стали моими любимыми героями. В 1970-х годах меня восхитит разящая и скорбная точность стихотворения Ахматовой из цикла «Венок мертвым», написанного сразу после смерти М.А.: