— Мы можем поговорить? Откровенно, — спрашиваю я.
— Мы? Я раньше от тебя и десяти слов кряду не слышал, тем более откровенных.
Я пропускаю это мимо ушей.
— Я про пьесу. Про близнецов из ниоткуда и «Ричарда II».
— Конечно, валяй. Именно те две вещи, о которых я не хочу говорить никогда в жизни. — Но любопытство оказывается сильнее. — Давай, продолжай. Пока я не передумал и не швырнул тебя в реку.
— Эссекс использовал «Ричарда II» как сигнал для своих последователей. Сцена убийства Ричарда должна была всколыхнуть публику, заставить ее выйти на улицы, повести за Эссексом… набрать достаточно людей, чтобы штурмовать дворец и устроить переворот.
— Я прекрасно знаю, что сделал Эссекс.
— А что, если мы так используем и новую пьесу? Не чтобы начать восстание, а чтобы подтолкнуть к нему других? Людей, которые нападут на королеву… католиков, разумеется. Что, если Шекспир напишет пьесу, которая привлечет их, как «Ричард II»?
Кэри с интересом смотрит на меня. Как будто все, что я о нем знаю, — маска или наигрыш. Как будто за горящими глазами, кудрями, гадкими смешками скрывается очень расчетливый человек. Он смотрит на реку, на лодки, на флажки, бороздящие стальное зимнее небо. Проходит длинная минута, за которую я успеваю придумать несколько вариантов ответа. «Гений!», например. Или «Измена!». Наконец он открывает рот:
— И что это может быть за пьеса?
* * *
Два часа спустя я преклоняю колени перед королевой Елизаветой в ее личных покоях в Уайтхолле. Нас окружают фрейлины. Это сплошь блондинки, только одни чуть светлее, а другие — потемнее. Они хихикают, прикрываясь веерами. На каждое из платьев пошло целое состояние, ткань шуршит, фрейлины не отрывают от меня взглядов. Я чувствую себя загнанной дичью.
— Тобиас, ты очень быстро вернулся. — Королева тоже обмахивается веером, который не скрывает улыбку.
— И все же это была очень долгая разлука, — отвечаю я. — Для разных людей время идет с разной скоростью. Кое для кого оно вдет шагом, для другого рысью, для третьего галопом, а для четвертого и вовсе застывает. В вашем присутствии время летит, а в разлуке с вами еле тянется.
Борода Кэри дрожит. Платья вокруг шуршат.
— Очень мило. Ты еще и поэт. — Она одним взмахом руки отпускает фрейлин. Они исчезают за тяжелым занавесом, послушные и молчаливые, как курицы. Только одна или две осмеливаются обернуться. — И все же я понимаю, что это не визит вежливости. Развей мое недоумение.
— Мы только что из «Глобуса», — поясняет Кэри. — Навещали любимого вами драматурга, чтобы проверить, как идет работа над вашим рождественским подарком.
