Ни в какой гараж я, разумеется, не собираюсь. Ничего интересного Джон мне сообщить не может.
«Я даже последнего разговора не заслужил?»
Еще шаг. Засунь свои манипуляции себе в…
«В смысле — последнего? Ты уезжаешь?»
Джон набирает сообщение… И стирает, кажется. Я уже почти готова засесть в читальном зале до появления Маши, но тут он наконец определяется с формулировкой.
«Можно и так сказать».
Ладно, черт с тобой. Будет тебе последний разговор. Надеюсь, десяти минут хватит. Я отправляю Маше сообщение, что иду в гараж, жду с минуту, чтобы убедиться, что оно прочитано, но она, видимо, пока занята, прочтет позже.
В последний раз я ходила этой дорогой, когда драила чертов сарай в надежде, что туда придут люди, и будет играть музыка, и мы с Джоном постоим рядом с улыбочками, как добродушные хозяева… Когда мы еще не налетели друг на друга с постами и подкастами наперевес. Дырявый мост, знакомая колонка, дверь вагончика открыта нараспашку — я вижу это издалека.
Черные стены больше мне не нравятся. Действительно, как в гробу. Или как после пожара. Джон сидит на своем диване мрачнее тучи. Даже головы не поднимает. Зато ко мне оборачивается Илья, который до этого исполнял перед Джоном странные прыжки.
— Ну наконец-то, — жеманно тянет он бабьим голосом. — Ты его обидела! Проси прощения!
— Преля, отстань от человека, — подает голос Джон и машет рукой, словно отгоняет муху. — Она гораздо смешнее тебя.
Его слова заставляют Илью ссутулиться и отступить в темноту угла. Я слышу, как он неразборчиво оттуда пришептывает, но не разбираю слов. И мне не по себе. Его лепет звучит как заклинание.
— Выпьешь? — Джон протягивает откупоренную бутылку «Сиббиттера», которая уже была у него в руке. Я качаю головой. Он издает носом звук, похожий на смешок. — Хочешь долго жить? Ну ладно. Есть «Индиан Тоник». Преля, подай.
Тот бросается к тумбочке, едва не спотыкаясь от желания угодить. Принимать внутрь что-то, взятое из его рук, — так себе идея, однако то, что моя страсть к «Индиан Тонику» не осталась незамеченной, впечатляет. К тому же во рту действительно пересохло. Джон салютует мне бутылкой. Моя не открывается. Некоторое время он с интересом наблюдает за моими потугами, а затем скручивает крышку сам.
Я выхлебываю половину. Любимая горькая дрянь. Вкус немного странный. Знакомая горечь с еще одной, незнакомой. Запоздало пытаюсь понять, действительно ли Джон открыл бутылку только что или сделал это раньше, а потом плотно закрутил крышку. Не понимаю.
