… С Никитой Кукушкиным и Филиппом Авдеевым. Точно, «Класс коррекции»[24]!
— Ты как? Ты зачем? Что это сейчас было?
— Я… — Ноги меня совсем не держат, и футболка, которую я надела под свитер, промокла насквозь. Из-за этого холодно. — Вот же дура… Я дура, Маш.
Девушка, которая не могла ходить, поднимается с путей, делает несколько шагов вслед ушедшей электричке и падает. Авдеев подхватывает ее. Они целуются.
— Это уж точно.
— Мне нужно найти один фильм. Интересно, Джон его видел?
— Майя! — Она щелкает перед моим лицом пальцами. — Какой фильм? Какой Джон? Мы в больницу собирались!
— Да, в больницу…
Я хватаюсь за нее, и мы идем прочь. Внутри меня в замешательстве покачиваются весы, на одной чаше которых — то, что Джон, возможно, дернул идею своей «магии» из не самого известного, хоть и крутого кино, на другой — Илья, все еще не вылетевший из колледжа, и вера в чудо.
Спустя десяток наших медленных шагов у Маши звонит телефон. Она отвечает, в трубке слышен взволнованный девчачий голос. С ее лица снова сходит краска. Она прячет телефон в карман куртки, прижимает к груди апельсины и смотрит на меня, не моргая. А потом говорит:
— Бежим!
***
Да, Вика не сможет мне помочь — но не потому что я уеду, а она останется в Красном Коммунаре.
Маша подбегает к краю платформы, смотрит вниз и возвращается с перекошенным лицом, зажимая ладонью рот. От попыток сдержать рвоту по ее щекам текут слезы. Людей много, но туда никто не смотрит.
— Не ходи, — сипит она. — Там Вика.
К нам приближается девушка — видимо, та самая, что звонила. Молча по очереди нас обнимает. На экране ее смартфона — открытое приложение «вконтакте», она показывает что-то Маше, держа палец на нужных строчках. Я не лезу — может, личное, — но Маша, прочитав, передает смартфон мне: «Прощайте. Я ухожу. Мне не нужна магия, чтобы изменить будущее и даже настоящее».
Это я. Это мои слова. Но я не… Я не об этом говорила, Вик!
Затылок упирается в стену. Того самого вокзала, к которому я приехала два месяца назад и из дверей которого мне навстречу выбежала тетя Поля, но не потому что заждалась и рада видеть, а потому что на работу опаздывала.
Сейчас они тоже распахиваются и выпускают женщину в расстегнутом пуховике: она тоже бежит — с раскинутыми в стороны руками, я вижу ее со спины — бежит так, словно в эту самую спину ее ружьем толкают, испорченные химической завивкой редкие волосы торчат дыбом. Она кричит: «А-А-А!» Возле самого края ее хватают и держат, пытаются не пустить, а она все кричит «А-А-А!», и «Что ты наделала?!», и снова «А-А-А!». Маша и ее одногруппница плачут в сторонке. Я сползаю по стене и вдруг упираюсь взглядом в новенькую ярко-красную куртку — сперва она кровавым пятном маячит на периферии зрения, но на нее невозможно не обернуться. Куртка мне не знакома. Зато тот, кто в ней…
