Калеб резко втянул воздух. Убрал руку с моей спины и сжал челюсти. Однако когда мы вошли в элегантную, оживленную столовую со сводчатым потолком, с которого свисала великолепная хрустальная люстра, он уже успел взять себя в руки.
— Не волнуйся, — шепнул он мне, чуть наклонясь. — Я не собирался бриться. Тем более теперь.
Я нежно улыбнулась ему, гордая своей маленькой женской победой, и его глаза снова потемнели от желания. С усилием овладев собой, он отодвинул для меня стул, как Данби для Патрис. Я восхищалась манерами Калеба, взявшимися непонятно откуда: сначала «спасибо», теперь стул…
Восторги мои, однако, длились недолго, потому что Калеб не поблагодарил официанта, который пришел спросить, что мы будем пить. Он по-прежнему забывал говорить «пожалуйста» и «спасибо» на протяжении ужина. Однако это не так бросалось в глаза, потому что Данби и Патрис тоже нечасто употребляли слова вежливости, хотя и поблагодарили официантку, которая унесла наши тарелки после десерта.
Погруженная в свои мысли, я разглядывала Калеба, пытаясь понять, что он за человек. Он мог быть таким резким с обслуживающим персоналом и бесцеремонным в принципе, но с друзьями был вежлив. Даже со мной сейчас. Хотя именно сейчас его манеры больше не раздражали меня, вдруг осознала я с удивлением. Просто… это был Калеб. Я начинала понимать, что своим поведением он не хотел никого обидеть. Он не был показушником (за исключением постели). Во многих аспектах он был даже еще более закрытым, чем я. «Скупой на слова» — вот самое подходящее для него определение.
Его грубость перестала быть для меня камнем преткновения, потому что теперь я понимала его лучше.
Данби и Патрис весело пререкались о том, кто из них должен рассказать о недавней поездке в Аспен, и Калеб улучил момент, чтобы шепнуть мне:
— Перестань на меня так смотреть.
Я честно ответила:
— Меня больше не волнует, что ты редко говоришь «спасибо» и «пожалуйста».
Калеб фыркнул и откинулся на стуле:
— Снова ты со своими манерами. Ты такая же, как мои сестры.
Сестры?
Во множественном числе?
— У тебя есть сестры?
Он кивнул:
— Две.
— Серьезно? — вдруг внезапно вмешалась в наш разговор Патрис. — Я этого не знала! Дункан никогда о них не упоминал. И какой ты ребенок в семье — младший старший, средний?
— Я старший.
Возникал вопрос: сколько ему лет? И он как будто прочитал этот вопрос в моих глазах:
— Мне тридцать пять.
На пять лет старше меня. Я так примерно и представляла. Это, однако, заставило меня задуматься о том, почему ни одна бойкая шотландка его до сих пор не захомутала. Или Калеб Скотт прирожденный холостяк?
