Он замолчал, когда вошла хозяйка. Она поставила на стол жирную селянку и сказала, громко всхлипнув:
— Не могу я больше! Этот мальчишка меня доканает.
Подсядло вскочил, усадил ее на лавку, задернул занавески на окне и мигнул дружкам:
— Эй, хлопцы, позырить, что там на улице!
— Он меня в гроб вгонит! Шубу выкрал, что покойный муж достал при оккупации! Золотые вещи вынес из дому! Целыми днями где-то пропадает! Ой, боюсь я, боюсь! Ой, за всех нас боюсь! Есенек похваляется, что как только нас поймает, так всех и прикончит! Своими ушами в лавке слышала!
— Успокойтесь, пани Грабиньская, — мягко и вкрадчиво сказал Подсядло.
Это был блондин с гладко зачесанными волосами, с мужиковатым хитрым лицом. Его быстрые голубые глазки вечно шарили по сторонам, он всегда ходил в бриджах и до глянца начищенных сапогах. Был он бледен, так как целыми днями сидел в подвале: его разыскивала милиция. Его опознали во время одного из налетов, и теперь он выходил на «работу» только по ночам, и то недалеко. Местные жители знали его и боялись: чуть что, он хватался за револьвер, а носил он их с собой целых два, как и положено опытному диверсанту.
— Мальчишкой мы займемся, а остальные от нас не уйдут.
— Ну, хорошо, обедайте, — сказала уже спокойнее Грабиньская. Она разложила селянку по тарелкам, достала из шкафчика водку, разлила по рюмкам.
— Гоп! Первый тост за здоровье дам! Чтобы радовали нас и веселили!
Началась попойка. Было воскресенье. С утра богу помолились, после обеда надо и отдохнуть, — так уж заведено у добрых людей.
— Эх! Двинуть бы сейчас в местечко! — вздохнул захмелевший Подсядло.
* * *
Местечко раскинулось вдоль долины, которую с юга окружала железная дорога. От стройки, начатой немного поодаль, вело шоссе, разветвлявшееся у самого местечка. На перекрестке дорог стояла статуя божьей матери, воздвигнутая жителями в память избавления от оккупации. Статуй святых было в местечке великое множество, и самой внушительной и ярко раскрашенной была статуя святого Флориана — покровителя и хранителя пожарников. До войны Шпотава была самым обыкновенным убогим галицийским местечком: населяли его шорники, седельщики, сапожники. Было здесь несколько похоронных контор, акушерок, подозрительных трактиров, а на грязных дворах за деревенскими плетнями, среди кур и собак, играли замурзанные, рахитичные дети со вздутыми животами. Каждую неделю в местечке бывал большой базар, и в эти дни на рыночной площади на холстах или прямо на земле, вымещенной булыжником, раскладывалось все, что привезено на продажу: картофель, морковь, зерно, сапоги, образки и молитвенники — все, что только требуется крестьянину и ремесленнику. Из окрестных деревень тянулись тогда нескончаемые вереницы телег. Распрягали лошадей на площади или подъезжали к домам жителей побогаче — доктора, учителя, старосты, полицейских, — и после жаркого торгового дня разъезжались по деревням, нагруженные уже городскими товарами.
