— Пятнадцать рублей!
Большинство крестьян было за пятнадцать, хотя некоторые выкрикивали восемнадцать, другие — двенадцать, а сами арендаторы стояли за десять.
— Так как же будет?
— Пускай берут за двенадцать, — сказал Микита Криничный.
— Все согласны?
— Согласны.
— Если так, — сказал староста, — будем писать контракт. Только не расходитесь, мужики.
2
Между тем самое главное было впереди: достать лист бумаги для контракта, ручку, чернила, перо. Все это такие вещи, которыми пинские крестьяне не пользовались с того времени, как существует мир. Староста разослал гонцов во все углы деревни Ямищи. Измятый лист бумаги отыскали у Берки. Чтобы достать чернила и ручку, пришлось идти за две версты к старику Грише. Прошло не менее часа, пока все необходимое было раздобыто.
Теперь на первое место выступил вопрос: кто же будет писать контракт? Все полешуки, в том числе и староста, писать не умели. Когда старосте нужно было заверить какую-нибудь бумагу, он брал свою печать, держал ее над горящим куском смолистого корня или лучины, пока на печати не нарастал толстый слой копоти, и прикладывал к бумаге, поплевав перед тем на то место, где должна была красоваться печать, и «Ямищенский сельский староста» не раз стоял вверх ногами.
Крестьяне почесали затылки, но тотчас же начали толкать под бок Михалку Варейку:
— Иди, Михалка, ты же расписывался в волости!
— Расписаться могу, а контракт… черт его напишет, — упирался Михалка.
Тут Михалку подхватили под руки; двое крестьян потащили его за полы кафтана, несколько человек подталкивали сзади. Доморощенного писаря тянули через всю избу, как муравьи майского жука. Стоявшие впереди расступились, и Михалку посадили за стол. Староста снял лампу, поставил ее в горшок на стол, а чтоб она не шаталась, насыпал в горшок ячменя.
На мгновение в избе установилась тишина. Все смотрели на «писаря». А «писарь» сидел важно и осматривал писарские приспособления. Кончик пера был сломан, в чернильнице недоставало половины горлышка. «Писарь» опустил перо в чернила, затем поднес его к лампе и стал разглядывать.
— Разве это чернила? Кулеш какой-то! — сказал он.
Хата затряслась от хохота. Смеялись не над тем, что сказал Михалка, — всем было смешно видеть его писарем.
Михалка уже хотел было бросить «писарство» и вылезть из-за стола, да вдруг передумал.
— Так что писать? — спросил он со злостью.
Поднялся еще больший смех.
— Вот я тебе сейчас скажу.
Староста постарался придать своему лицу глубокомысленное выражение. Он наклонил голову набок, вперил глаза в потолок, а правой рукой почесал щеку. Ему приходилось слышать несколько раз, как читали контракты, но он не хотел говорить об этом: пусть думают полешуки, что он диктует все «из своей головы».
