Кирилин осторожно выудил из коробочки прозрачную ампулу. Поднес ее совсем близко к глазам. Вот она — смерть, вот оно — свидетельство человеческого ничтожества. Борются, лютуют, ненавидят, а всех ожидает одно — смерть. Не все ли равно — на год раньше или на десять позже?
Он заметил, что кончики пальцев с зажатой в них ампулой мелко дрожат. Но страха не было. «Нервы, — решил Кирилин. — Все-таки живой человек…»
Живой? Ха! Через несколько минут он уже не будет думать и чувствовать. И спутает чьи-то планы, но они найдут другого, третьего, десятого. О, он их узнал достаточно хорошо! Они не остановятся, не отступят. Они победят или будут уничтожены. У них бульдожья хватка и змеиное сердце…
Ампула выскользнула у него из пальцев. На крашеном полу медленно растекалось крохотное пятнышко.
Кирилин отшатнулся, потом, стараясь не дышать, растер это пятнышко подошвой. Торопясь, сунул коробочку с ядом в тайник, тщательно задвинул его кирпичом, приладил плитку: цокнула пружина защелки, удерживающая плитку на своем месте.
Кирилин бессильно привалился к стене спиной. Хорошо, что разбилась ампула…
Крупные холодные капли пота выступили на лице. Бледный, с бешено бьющимся сердцем, он вышел из спальни, опустился на диван.
Вечером он пошел прогуляться и больше не вернулся.
2
Один где-то что-то сказал, второй немного добавил. Третий глубокомысленно покачал головой. Четвертый подтвердил. Немного правды, чуть-чуть вымысла. Неплохая вещь — слухи. Слухи, слухи, слухи…
Исчезновение Кирилина вызвало много разговоров и заинтересовало милицию. По требованию прокурора была произведена эксгумация трупа покойной уборщицы госбанка. Вызванный по такому случаю из Москвы специалист-эксперт пришел к выводу, что смерть наступила от действия яда, сходного по признакам и силе с цианистым калием.
Антонину Петровну несколько раз вызывал следователь-капитан. Для нее это не явилось неожиданностью, а было как бы подтверждением всех ее мыслей, подозрений, страхов. Она почувствовала даже некоторое облегчение, словно прорвался наконец мучивший годами нарыв. Но мысль о сыне ее просто ужаснула. Ведь она сама приложила все усилия к тому, чтобы сын остался в неведении. И муж словно понимал ее. В присутствии сына они разговаривали как ни в чем не бывало, притворялись. Кто знал, что дело зайдет так далеко… Этого не могла подумать и она сама. Вот она — расплата… За всю ее нерешительность, за колебания, за покорность судьбе, за ложный стыд показаться перед людьми в невыгодном положении. А теперь как им в глаза глядеть? А сын? Что она наделала! Он же ничего не знает. И молчать нельзя — разве скроешь? Боже… Что делать?
