Горохов работал, как всегда, старательно. И думал, сколько мог.
В первую стоянку после этого рейса, чтобы не искушать себя, Горохов вовсе не сошел на берег. А в следующую стоянку, когда записывались в культпоход, Горохов бочком протиснулся к столу и постучал по листку ногтем: «Ну-ка, запиши… попробую…» «Попробуй, попробуй», — засмеялись ребята, и помполит засмеялся, он записывал желающих на спектакль.
В театр Горохов пошел вместе со всеми и на судно вернулся со всеми вместе. И самым удивительным для него самого было то, что его не мучило желание оторваться от всех и выпить. Как обычно он выпивал. По дороге обменивались впечатлениями, и Горохов вставил в общий разговор пару своих замечаний, не глупее прочих были замечания…
В каюте, когда они остались вдвоем, скупой на слова Павлов сказал: «Ну вот, Вася, худо ли по-человечески день провести?»
И сам же ответил: «Не худо, Вася. И голова не болит, и люди от тебя не отворачиваются. Ты на меня, Вася, сердца не держи, если ворчу. Для тебя ж стараюсь…»
Первый раз в жизни Горохов дал себе слово не пить больше. Не капитану, не помполиту, не общему собранию, а — себе.
На третью стоянку, в Клайпеде, матросы умышленно предоставили Горохова самому себе.
Он ушел на берег один.
Он шел по улицам, сдерживая шаги и возбужденное дыхание. Шел, убеждая себя, что выбрался в город только затем, чтобы привести в порядок шевелюру. Горохов дошел-таки до парикмахерской, сел в кресло и через полчаса вышел из парикмахерской. Вышел и двинулся по улице, ведущей к порту. У входа в знакомый ресторан Горохов дрогнул и замедлил шаги. Воля и соблазн, действовавшие в разных направлениях, чуть не разорвали его пополам. Однако его хватило, чтобы не остановиться совсем: шаги он замедлил, но не остановился, а так, замедленными шагами, прошел мимо. Прошел — и снова набрал скорость. Пошел, как идет по делу занятый человек, которому даже вывески читать некогда…
И кто знает — может быть, эта маленькая победа над собой могла стать самым замечательным событием в его жизни. Во всяком случае, Горохова охватила радость неизведанного ощущения — радость победы над собой. Он и не подозревал никогда, насколько власть над искушением приятней удовольствия от потворства искушению. Он и не подозревал, что можно так, сразу, вырасти в собственных глазах, преодолев привычную слабость.
К сожалению, порочность существует не только внутри нас. Горохов не успел еще в полной мере насладиться победой, как, откуда-то сбоку, ласково прозвучало:
