— Ну, так и будем молчать? — проговорил Шубин, улыбаясь.
— Товарищ капитан… Вячеслав Семенович… мы… просим. Мы просим не списывать Горохова, Вячеслав Семенович.
— Ах, вот что… Разжалобил? Наклялся? Опять поверили?
— Да не в том дело… Видите, Вячеслав Семенович… в нас самих дело. В нас. Не все мы сделали, чтобы он человеком стал, чтобы он лучше…
Шубин подумал.
Приятно, конечно, когда люди приходят замолвить за товарища слово. Когда не боятся — даже за такую заведомую дрянь — поручиться. Но, с другой стороны, каждое такое прощение для кого-то всегда означает надежду в будущем: его простили — и меня простят. И все-таки, раз уж люди пришли просить…
— Хорошо, товарищи, Я уверен, что вы крепко обсудили все, прежде чем прийти ко мне. Мне остается только послушаться вашего совета. Я прошу извинить меня, сейчас готовлю документы к отходу, и о подробностях вашего поручительства за Горохова мы поговорим потом. Горохов остается на судне. Но передайте ему, что как бы много ни было у него нянек — все зависит от него самого. И не дяде, а ему самому придется отвечать за себя в дальнейшем. Есть, знаете ли, такая поговорка: если ты обманул меня раз — стыдно тебе. Если ты обманул меня второй раз — стыдно мне. Заранее вас предупреждай — если случится второй раз, комиссий не собирать…
Что-то похожее на прилив признательности шевельнулось в сердце Горохова, когда он услышал ответ капитана. Он видел широкие плечи Павлова в дверях каюты, высокую фигуру предсудкома, и в его сознании почти оформилась мысль о настоящих, верных друзьях, которые пошли просить за него, Горохова.
Но мысль эта так и осталась недодуманной, вялой и бледной. Самым сильным чувством в этот момент была радость Его не списали с судна! Не списали все-таки!
И радость эта сразу заслонила все остальные мысли и чувства.
Однако существуют все-таки на свете слова и поступки, которые не исчезают из памяти даже очень испорченных людей.
Заступничество товарищей не успело ни по-настоящему растрогать, ни потрясти Горохова: слишком все быстро произошло и немного потребовало сил с его стороны.
Но все-таки Горохов не забыл поручительства своих товарищей.
Не забыл отчасти, быть может, потому, что крепко запомнил непримиримое лицо Шубина. Конечно, Шубин поверил не ему, Горохову, а Павлову поверил и другим.
В рейсе Горохов не раз ловил на себе испытывающие взгляды ребят. И никто ему не улыбался, и никто его не подбадривал, как случалось раньше.
