Видимо, старпому было все ясно, потому что он молча прошел в штурманскую рубку. Сомов последовал за ним, сохраняя на своем лице выражение глубокого недовольства.
Нанеся счислимую точку на карту, старпом, возвратился в рулевую рубку, а Сомов склонился над столом.
— Ложитесь на двести семьдесят! — скомандовал капитан.
Старпом повторил команду рулевому. Проследив выполнение поворота на новый курс, Сомов еще некоторое время постоял молча, глядя на карту, потом удалился к себе в каюту, мрачней, чем появился.
Игорь Петрович посмотрел ему в спину недобрым взглядом. Он не мог привыкнуть к капитану Сомову. Каждая встреча с капитаном приводила его в уныние. Постоянные оскорбительные замечания, нотации с претензией на едкое остроумие, подчеркнутое пренебрежение его штурманскими навыками — все это вызывало в Игоре Карасеве законно резкое чувство протеста. Ни разу он не ответил Сомову грубостью на грубость и даже, вопреки своему обычаю, продолжал называть капитана по имени-отчеству. Однако терпение его истощалось. Он еле сдержал себя, когда Сомов грубо вмешал в свое замечание Люсю. Эта сдержанность уже стоила Игорю Петровичу значительных усилий. Сдержался он только потому, что Сомов явно провоцировал его на срыв.
Мелочная придирчивость и грубость Сомова становились невыносимы. Карасев терял остатки уважения к Сомову, но пока сдерживался — из ссоры капитана со старпомом ничего доброго для судна и экипажа не предвидится. Впрочем, для самого старпома — тоже ничего.
Александр же Александрович методически старался довести своего старпома до взрыва. Открытый скандал развязал бы ему руки, предоставил бы возможность избавиться от Карасева. У капитана Сомова были к тому основательные причины. Старпом не понравился ему с первого взгляда: у него было слишком самостоятельное лицо и умные глаза. Казалось, эти глаза обладали способностью проникать в самые сокровенные уголки чужого сознания. А Сомов не любил, когда в его сознание — даже чисто условно — кто-либо проникал. От взгляда старпома в душе Александра Александровича всегда зарождалась неловкость, привычно перераставшая в раздражение. Неприязнь, которую испытывал капитан к своему старпому как физиономист, подкреплялась и более существенным фактом.
Как-то на вахте старпома Сомов допустил судоводительскую ошибку, которая могла стать роковой: прокладывая новый курс, он неверно снял отсчет с транспортира и отдал команду. Судно сделало поворот, а затем начало приближаться к опасной каменистой банке, не имевшей навигационного ограждения. Проследив смену курса, Сомов ушел в каюту. Но едва он опустился в кресло и взялся за «Огонек», старпом снова вызвал его на мостик.
