Горохов вскинулся было возразить, но стюард остановил его решительным жестом.
— Да не отнекивайся, пожалуйста, я же не слепой. Боишься, конечно боишься…
— Кого? Я? — с вызовом поднял голос Горохов. — Да я…
— Сиди, дружок. Боишься. Штурмана боишься, товарищей боишься, чтоб не заложили тебя. Я же вижу. Да ты не горячись, я же не посмеяться над тобой хочу. Я ведь понимаю — ты боишься, так сказать, не по собственной воле… Не ты же придумал порядок, при котором взрослый мужчина в свободное время не может выпить рюмку водки, если хочется. Не ты установил?
— Больно надо устанавливать, — буркнул Горохов.
— Вот именно. Нет, я понимаю, в каких-то случаях бывает необходимо — не пить, совершенно не пить. Ну — особые условия, шторм или у кого больное сердце. Но ведь зачем отбирать такое право у всех подряд, так ведь? Люди-то всю жизнь плавают, да и не мальчишки уже, меру знают… Вот, например, запрети мне мою рюмочку в день, к которой я привык, — да я сбегу с этой коробки, пропади она совсем! Я на другую уйду!
— У нас не больно сбежишь, — опять буркнул Горохов.
— У вас, я знаю, строго. Но не будем обсуждать — может, так и правильно, но вот мое мнение, личное, — это зря.
— Конечно, зря.
— Зря. И ты считаешь так, это хорошо, что у нас мнение одно. Это приятно, дружок. Выпьем за общее мнение! — Стюард налил еще понемножку. — Только тут, с твоего разрешения, существенная разница: я свое мнение выскажу где хочу, а ты — нет.
— И я! — храбро сказал Горохов.
— Ну-ну, зайчишка, — усмехнулся стюард. — Вашу смелость мы знаем…
— Да я… — Горохов хотел было рассказать, как он боцмана оттолкнул, как ему — лично — капитан Сомов налил благодарственный стакан водки, но слова путались, и он не знал, с чего начать, чтобы получилось убедительно.
— Вашу смелость мы знаем, — повторил стюард. — Над вами все моряки мира смеются. Это ж немыслимо: месяцами болтаться в море и не сметь выпить в порту. И не сметь взять женщину на берегу. Да как это можно — запрещать всем, поголовно, — ни рюмку выпить, ни к женщине пойти? Вы же не евнухи! Ты разве евнух?
— Ого! — сказал Горохов.
— Ну! Я ж говорю! Да что там… Сколько живу, не видел, чтобы русский моряк зашел в бар или в ресторан, посидеть, музыку послушать, душой отдохнуть. Тоже — запрещается? Или денег нет?
— Ну… — пожал плечами Горохов, — как вам сказать…
— Да так и скажи — запрещают. А что, если ты зайдешь в ресторан, разве тебя убудет? Или поесть в ресторане у вас тоже считается изменой матери-родине?
