Горохов выразительно приподнял плечи, заменяя этой ужимкой некоторую недостаточность своего словаря. Сомов кашлянул и протянул руку к полке с графином и стаканом. И взял стакан.
— Что хочешь, рыжий: водку, ром, виски?
Горохов вздрогнул, словно его неожиданно хлестнули по лопаткам.
— Я не буду! — сказал он и вдруг почувствовал, как пересохло горло, прямо обжигает.
— Я тебя не спрашиваю, будешь или не будешь, — повысил голос Сомов. — Я спрашиваю, что именно ты будешь пить?
— Водки, если можно…
Горохов напряженно проглотил слюну и даже пошатнулся от мгновенного паралича центров равновесия. Он выпил стакан водки единым духом, спазматическими глотками. Чудом не поперхнулся.
Сомов холодно смотрел на матроса.
— Еще?
Горохов протянул руку, указывая ногтем большого пальца середину стакана.
— М-м-м-да… — задумчиво протянул Сомов, провожая взглядом водку. — В такой фигуре… столько… экстравагантности… Ну ладно, рыжий, хватит. Иди отдыхать. В душ — и в койку. Чтоб я тебя не видел, чтоб я тебя не слышал. Марш!
Кто-кто, а Горохов умел соблюдать законы конспирации. Никому ни слова не сказал он о том, зачем вызывал его Сомов. И капитанское предписание вымыться и нырнуть в койку было выполнено им быстро, безмолвно и точно.
А Сомов, оставшись один, некоторое время оставался в задумчивости. Думал он о многом, но только не о том, что сотворил черное преступление: полтора стакана водки убили в Горохове последнюю иллюзию овладеть направленностью своих желаний. В этот вечер, так нечаянно подаривший ему несколько глотков, Горохов снова почувствовал, что водка его бог, царь и повелитель.
И, честно говоря, он был благодарен Сомову.
Александр Александрович, с его своеобразной признательностью, помог Горохову отказаться от переломки своего характера. Избавил от колебаний и неуверенности за будущее. Горохов уснул с твердым ощущением, что все снова стало на свои места, все идет как надо, все в порядке.
День спустя «Оку» разгрузили, и она поднялась черным старомодным корпусом высоко над водой Буксиры оттянули ее от причала, развернули носом на выход в море, дружно отдали буксирные тросы и исчезли в прокопченных аппендиксах порта.
Александр Александрович следил за этой возней устало и равнодушно. Казалось, за кормой, в безрадостном сером Гулле, капитан Сомов оставил последние остатки сносного настроения. Тупая боль в правом боку напоминала ему, что он все же не имел права на самые скромные излишества. А он не посчитался с собственной печенью и накануне, один, опустошил бутылку виски. Такое легкомыслие с его стороны было по меньшей мере неразумно.
