— Хорошо бы куда-нибудь съездить.
— Например?
— Например, в Ленинград. Или в Москву…
— А почему не в Кострому? Не понимаю, что это всех так тянет в Москву? Ну объясни мне, что ты там будешь делать?
— Ничего. Просто хочется посмотреть.
Леонида Витальевича не было дома.
— Лучше ему. Гораздо лучше, — сказала Глафира Павловна. — Спасибо, что зашли. Со мной вам, конечно, скучно, но, может быть, вы посидите. Хорошо, конечно, что у Лени пошло на поправку после этого последнего лечения. Но непоседливый он стал какой-то. Никогда теперь со мной, старухой, не посидит. — Она улыбнулась, — Товарищи у него… Как вечер, так я одна.
Я снял пальто и прошел в комнату. Та же комната, та же мебель в ней. Но что-то совсем по-другому.
Глафира Павловна, присев на краешек стула, что-то говорила мне, что-то рассказывала, но я ничего не слышал.
Я сидел и думал: «Бедная, бедная старушка!..»
И странное какое-то предчувствие сжало мне сердце. «Надо идти домой».
Я встал и попрощался.
— Посидели бы.
— Нет, нет. Я не могу. Мне обязательно нужно идти домой.
По улице Ленина я не шел, а бежал. «Только бы он был дома, — вертелось у меня в голове. — Только бы он был дома».
Своим ключом, с трудом нащупав замочную скважину, я открыл дверь, вошел в комнату, и от сердца у меня отлегло.
Одетый в пальто и в шапке, папа сидел за столом и решал шахматную задачу.
— Что так скоро?
— Да так. А ты куда собрался?
— Почти никуда. — Он смахнул с доски все фигуры и пошел раздеваться.
— Спать будем, — сказал он. — Спать, спать! В таких случаях лучше всего спать. Ну что ты на меня уставился? Иди к себе. Я буду раздеваться. Ну, марш! Марш!
Я пошел на кухню и, уже в дверях невольно оглянувшись, увидел, как папа достает из-под стола пустую коньячную бутылку.
Как всегда стараясь не шуметь, я расставил раскладушку, постелил и лег. А потом зачем-то встал и закрыл кухонную дверь на задвижку. Все это я делал как во сне. Никогда еще мне не было так нехорошо. Может быть, я заболел: меня знобило и очень хотелось плакать. Я долго крепился, а потом слезы хлынули сами собой, и остановиться я уже не мог. Наверное, я громко всхлипывал, потому что скоро папа стал стучаться в дверь.
— Родька, открой!
Я не открывал и не отзывался.
— Родька, открой! — закричал папа, и дверь поддалась. Задвижка была на двух маленьких гвоздях, и она отлетела.
Папа сел на раскладушку. От него пахло коньяком. И я заплакал еще сильнее.
— Ты что, с ума сошел? Рехнулся, дурак!
— Ну что я тебе сделал? — говорил я. — Ну что? Что?
