— У меня еще нет такой потребности.
— Это потому, что нет возможности. А вот если, допустим, мою работу признают удачной, я получу первую премию и скажу тебе примерно так: дорогой Родион Евгеньевич, я вот на днях собираюсь в Москву, так, ненадолго, на недельку, на две. Не хотите ли составить мне компанию?
— А ты думаешь, твоя работа получит первую премию?
— Не знаю. Трудно сказать. Поживем — увидим.
Я забыл почти все, что говорил папа, но что-то неуловимое, какое-то ощущение осталось во мне, и это было очень здорово.
В эту ночь я думал тоже о смерти, и впервые мне не то чтобы было совсем не страшно, но, во всяком случае, я не вскакивал с постели, как раньше, не зажигал свет и не бежал в ванну обливаться холодной водой.
Интересно. Если папа так разговаривает со мной, как же он разговаривает с Сашей? А может, он потому и засиживается со мной теперь допоздна, что Саша не приходит и ему не с кем поговорить?
Наконец-то я отдал дяде Феде табак.
— Стой, кто идет?
— Свои, свои. Шпионы.
— Бонба есть?
— Есть.
Пока я расстегивал портфель, дядя Федя смотрел на меня с удивлением.
— Вот. Замедленного действия. С часовым механизмом.
Дядя Федя взял в руки пачку табаку, понюхал, похмыкал и пошел к себе в будку.
Через несколько минут он вышел, попыхивая трубкой и широко улыбаясь.
— Все в порядке, — сказал он, — бонбу разминировал. Можешь идти. Гуляй! Летом яблок тебе принесу. Вот такой яблок. Огромный!
Дядя Федя сложил вместе два кулака и потряс ими над головой.
Хорошо! Да и вообще на заводе хорошо. Не то что в школе, В последнее время Касьяныч перестал смотреть на меня с презрением. Иногда я даже помогаю ему чистить станок или опиливать детали. В тумбочке у него лежит старый, залатанный комбинезон, который я надеваю во время работы.
— Ну что, захомутал ты его? — говорит папа.
— А что зря стоять, глаза пучить?
— Так ты бы его хоть учил чему-нибудь.
— Это можно, — говорит Касьяныч. — А что мне за это будет?
— Ровным счетом ничего, — говорит папа.
— Ничего… Ну что ж, и то хлеб. Ничего тоже на полу не валяется.
Так они поговорили и забыли. И я вообще-то забыл. А сегодня вдруг Касьяныч наладил второй станок, кинул мне комбинезон и сказал:
— Погуляли, и хватит. Становись работай.
— Так я же не знаю, что делать.
— Что я делаю, то и ты делай.
Третий день уже Касьяныч прорезает шпоночные канавки в каких-то маленьких валиках с коническими шестеренками на конце. Границы канавки размечены, мерить ничего не приходится. Работа несложная.
