Алексеев хохотал. Я смерил его с головы до ног недвусмысленным взглядом, побежал к дверям. Надо было скорее предупредить товарищей!.. Полицейского на улице не было. Хватая ртом воздух, я стремглав пустился по ней, потом заставил себя идти. Не помню, как добрался до дома, в котором жил Федор Ляксуткин. Федор колол дрова. Заметив мое разгоряченное лицо, прислонил топор к чурбачку, выпрямился, на лоб полезли морщинки.
— Полиции известны все наши, — тихонько сказал я, хотя в пору было кричать.
— Откуда ты знаешь? — Глаза у Федора стали круглыми и злыми.
— У Алексеева был помощник пристава, сам говорил!
— Уфф, — выдохнул Федор. — Здорово же он тебя нашарохал. Это парень свой. В случае опасности обязательно предупредит. Только об этом, сам понимаешь… а то можем провалить.
От щепок пахло спиртом и смолой. На солнце поленья золотились, словно бронза. Я подхватил топор и смаху развалил узловатый, прошитый сучками пень.
4
Вскоре помощник пристава опять наведался к Леше Алексееву. Дело было под вечер, мы сумерничали и разговаривали с новым моим знакомцем начистоту. Я немало порассказал о своих скитаниях по городам и заводам, сам порою удивляясь, сколько пришлось исходить и исколесить. Лицо моего собеседника в сумерках было плохо различимо, но по молчанию его я понял: он о чем-то задумался.
— Нда-а, — протянул он. — Каждый из нас по-своему приходит к тому же. У меня все было куда проще. Откровенность на откровенность, но постараюсь покороче. — Он пошевелился на стуле, очевидно собираясь с мыслями. — Так вот. В двенадцатом году отслужил я действительную и был уволен в запас. Не успел отвыкнуть от шагистики, от вывертывания носков, от дикого правила есть начальство глазами и прочих армейских премудростей, как началась война. Меня сразу — на фронт. Под Перемышлем ранило, и пришлось пролеживать койки по разным госпиталям. Наконец, увезли меня в Петроград… И, к счастью, соседом моим в палате оказался питерский рабочий…
Он примолк, наверное колеблясь — сказать или нет фамилию рабочего; не сказал, и это мне понравилось.
— Приходили к нему друзья, обсуждали городские новости. От скуки я прислушивался к ним, понемножку втянулся, прорезались всякие вопросы. Сосед охотно и толково на них отвечал. Больше всего боялся я опять очутиться на фронте: думал, что на этот раз меня добьют.
«Хочешь, — говорит мне однажды сосед, — я тебя так окопаю, что никакая вошь не отыщет? Но сперва докажи, что ты верой и правдой станешь бороться вместе с рабочими против войны и тех, кто ее затеял». — «Что я должен делать?» — Я поверил ему. «Успокойся, делать ничего не надо. Дай честное слово. Я знаю, как ты переносишь боль и чем бредишь». Он посоветовал мне идти в полицию: «Подавай заявление, пока в госпитале. Постарайся понравиться, смелей пробирайся в начальники. Парень ты грамотный, военный к тому же…» Вот, собственно, и все.
