— Мальчишка, за которым вы гнались, как псы за кроликом, сорвался в пропасть вместе с мотоциклом.
— Хорош кролик! — огрызнулся один из жандармов. — Коммунист, а не мальчишка!
Тут же бросили они свои мотоциклы и подбежали к пропасти, где увидели переднее колесо затонувшего мотоцикла. Колесо быстро крутилось, вращаемое течением.
Жандармы до позднего вечера искали труп беглеца. Наконец заподозрили, что тот не разбился и ушел, а старик их просто одурачил. Три дня держали его в жандармской станице. Выпустили чуть живым. После этого бачу Франтишека в селе стали считать чуть ли не святым, пострадавшим за доброе дело.
Теперь Иланка направлялась к домику, который стоял на самом краю местечка, у ручья, и считался пограничным жильем между соседней деревней и местечком. И фундаментом и задней деревянной стенкой он врос в гору, покрытую непролазным ельником.
Бабички Мирославы не было дома. А за столом, несмотря на раннее утро, рядом со стариком Лонгавером сидел лесник. Недолюбливала Иланка этого человека: для каждой власти он старается одинаково.
При Масарике за одно срубленное деревце мог затаскать человека. И теперь, когда уж и слепому видно, что немцы могут рано или поздно весь лес из Словакии вывезти, на расплод не оставят, еще больше усердствует.
Вот и сейчас, что его привело в такую рань к старику? Наверняка придрался за какую-нибудь березку…
Хозяин гостеприимно предложил Иланке чашку кофе, мол, угощайся, пока я отвяжусь от этого лесного жандарма. А сам вернулся к горару, перед которым лежал большой лист бумаги, исписанный мелким, царапистым почерком. Иланка с сочувствием посмотрела на бачу, который робко присел на краешек стула, словно пришел в чужой негостеприимный дом, и виновато теребил свою щуплую серенькую бородку.
До чего несимпатичный этот горар. Лицо сухое, постное, щеки втянуты внутрь, как у голодающего. Видно, от злости высох.
Закончив писать, он протянул свою авторучку баче и глухо, как в бочку, пробубнил:
— Право же, пан Лонгавер, только уважение к вашей старости удерживает меня от взимания штрафа за такое браконьерство.
— Побойся бога, Яро, какое же тут браконьерство! — беспомощно развел руками Лонгавер. — Это же хворост. Хворост! Никогда на моем веку за хворост не штрафовали. — И раздумчиво добавил: — Разве что Гитлер придумал из хвороста делать порох?
Иланка обрадовалась, что старик так уел неумолимого лесного жандарма.
А горар, молча проглотив пилюлю, собрал свои бумаги и ушел, чуть слышно буркнув на прощание:
