— Да! И если уж задумают восстановить, то, хоть тысячу Горовичей поставь, сделают свое, — убежденно сказал Тадеуш и смягчился: — На, читай, — он подал маленькую серую листовку.
— Товарищи!
Братья чехи, словаки; мадьяры и все граждане, населяющие Словакию!
— Да ты про себя читай, — остановил Горовича солдат, смотревший в бинокль.
— Нет, такое надо читать только вслух! — И он продолжал: — Красная Армия, а с ней и чехословацкая бригада генерала Свободы уже сражаются на восточной части нашей родины. — Горович крепко сжал кулак и потряс им перед головою. — Черт возьми! Братцы, неужели?!
— Ты скорей, а то нужно другим, — прервал его Тадеуш, лучший в батальоне стрелок. — И не так громко.
— Красная Армия идет на помощь нашему народу, стонущему под пятой кровавого Гитлера.
Словаки! В этой священной борьбе мы должны… — Содержание листовки так взволновало Горовича, что он не мог читать тихо, несмотря на уговоры товарищей. Лишь когда сержант предупредил, что зажмет ему рот, он перешел на шепот.
— Вот посмотри, — забрав прочитанную листовку, сержант дал Горовичу бинокль. — Полюбуйся, как этот праздник встретили партизаны.
— Не то что мы! — сердито буркнул Тадеуш.
— А кто вам мешал? — с досадой сказал сержант. — Листовки есть? Есть. Чего вам еще надо? Мы могли бы еще в июле уйти к партизанам…
— Так и надо было сделать, — откликнулся Ладо. — В общем, вы как хотите, а я сегодня же буду там! — Еще раз посмотрев на гору, он отправился в казарму.
— И я с тобой! — не отрываясь от бинокля, кинул ему вслед Горович.
Ему как опоздавшему позволили смотреть дольше всех. Он уже чувствовал, что надо бы вернуть бинокль сержанту. Но как оторваться от той величественной картины на вершине Прашивой, которая открывалась перед ним?
А тут как раз взошло солнце — самое что ни на есть праздничное. Первые лучи его: осветили красное знамя, трепетавшее на горе. Оно запылало, как огромный костер, развеваясь на ветру. Казалось, будто бы сам Яношик стоит на утесе-великане и размахивает этим знаменем, сзывает своих шугайков — добрых словацких молодцов…
Не только солдаты, все жители окрестных деревень смотрели теперь на Прашиву с нетерпеливой надеждой. Прашива стала священной горой, символом борьбы за свободу и счастье.
На улицу Старе Гори, самого близкого к Банска-Бистрице местечка, где была партизанская застава, вышли почти все — и малые, и старые, даже те, кто до этого лежал в постели. Конечно, были и такие, которые жались возле своих домов, с тревогой оглядывались в предчувствии того, что скоро потеряют и богатство, и власть.
