Разгневанный Савелий Кузьмич явился на почту и устроил бы там погром, если бы ему вовремя не показали его собственное заявление с просьбой переадресовать «Известия» на затонскую церковь. В заявлении так и писалось:
«Прошу газету «Саратовские известия» мне больше не доставлять, а посылать ее в затонскую церковь. Для просвещения в мировом масштабе попов и всей протчей гидры.
Луганов».
Савелий Кузьмич долго не мог взять в толк написанного, но наконец понял, напустился на почтальоншу:
— Не писал этого! Чего мне фальшивку суешь, дура!
— Товарищ Луганов! — поднялся завпочтой. — Какое у вас право оскорблять женщину!
А почтальонша в слезы:
— Что же я, сама выдумала? Сама фальшивку писала? А еще пожилой человек, совести у вас нету. Может, Никитка ваш сочинял, надысь он с такими же огольцами все у почты вертелся…
И Савелий Кузьмич умчался домой.
— Игде Никитка?! Запорю змееныша! Анка, беги покличь стервеца! Клашка, тащи лозы, пороть подлеца буду!.. Донянчилась! Доигралась! — напустился он на застывшую перед ним Степаниду. — Фальшивки зачал писать, ишо воровать станет! — И тыкал под нос скомканную бумагу.
Только спустя добрых полчаса и несколько успокоясь, сумел он объяснить жене причину своего гнева. Степанида, напуганная случившимся, вертела листок перед глазами, не понимая, как мог неграмотный Никитка написать письмо, да еще такими мудреными словами. Уж разве бы Денька — но и тот не в счет, не такой он, чтобы отца срамить…
— Окстись, Савушка, зачем ты напраслину на дите возводишь? Неграмотный он, сам знаешь — ему ли эту бумагу писать?
Савелий Кузьмич даже споткнулся на полушаге.
— Зазря ты Никитку облаял, Савушка, не мог он писать. Нешто у него ума на то хватит, нешто писать он так складно да чисто могет? Не его рукой фальшивка состряпана…
Резонный отпор жены отрезвил Савелия. Видно, так велико было его возмущение, что не принял он в расчет слабой Никиткиной грамоты.
Кто же это?..
— Денька игде?! Стало быть, его мазня, его подлость!
— Побойся ты бога, Савушка! Деню-то уж сам знаешь…
— Нет бога! Неча меня им пугать!..
— А карахтер?
— Какой ишо карахтер?
— Сам же сказывал, Савушка: карахтер ломать. А ты вона как: родного сына в подлости уличаешь. Ты же партейным человеком будешь, Савушка… Мало их, стервецов, в слободе, может, и по злобе кто…
— Твоя взяла, — мучительно сдался тот. — Да ведь не мог же я на себя срам этакий возвести, Степушка! Кто же это?
А вскоре явилась с пучком лозы запыхавшаяся на бегу Клашка. Савелий Кузьмич, усмешливо глядя на дочь, весело бросил:
