Денис изредка взглядывал на оратора и с ужасом следил за отцом, продолжавшим упорно протискиваться к платформе, на которой кроме оратора и на этот раз находились угрюмый Влас и покоривший Дениса чекист-директор. Успел заметить, как вдруг вытянулось и сморщилось, что от зубной боли, лицо директора: он тоже увидел отца и даже что-то шепнул рыжему Власу. Видел, как потревоженные отцом люди, мужики и женщины, те самые бабы, которые на прошлом митинге так горячо поддерживали отца, теперь сердито ворчали и отталкивали его, мешавшего слушать оратора.
Савелий Кузьмич был уже у самой платформы, когда оратор закончил речь и громкие аплодисменты и крики раздались в цехе. Но едва отец поднял руку, как заговорил директор.
Денис даже обрадовался такому. Теперь хотелось одного: чтобы директор не замолчал, чтобы говорил долго-долго, пока не кончится обеденный перерыв и гудок позовет всех к станкам, к стапелям, в кузню…
Но директор закончил говорить и отошел к Власу.
И тут случилось то, чего больше всего боялся Денис. Савелий Кузьмич, не дожидаясь, пока Влас заметит его поднятую руку, громко, на весь цех, заявил:
— Я желаю говорить! — И полез на платформу.
В цехе закашляли, зашептались. И вдруг:
— Хватит! Наслышаны! — раздалось сразу несколько голосов в разных концах зала.
Денис замер. Неужели и это не остановит отца?
— Чего зря болтать! Опять — дырки!
— Умней кто пущай скажет, а то у самого его дырка в крыше!
— Доло-ой!
— Заткни ему дырку в крыше!..
Свист, крики и хохот — злой, оскорбительный, заражающий всех, даже самых угрюмых, раскатился во все концы цеха. Савелия Кузьмича, не успевшего перевалить борт платформы, тащили за ноги, осыпали насмешками и шлепками. Смеялся даже директор, сдержанно улыбался человек в пальто. Может быть, в другое время такого бы не случилось, но сейчас это была разрядка уставших от долгого напряжения людей, и Савелий Кузьмич стал ее случайной и жалкой жертвой.
Опомнился Денис только за стенами цеха, преследуемый гнусавым и звонким, злорадным и безжалостным смехом…
7
Весь этот день Денис только и слышал разговоры о войне, о толковом городском ораторе и, конечно, об отце. И когда вспоминали кем-то брошенные слова «дырка в крыше», смеялись утробно, грубо, насмешливо поглядывая на красного от стыда Дениса.
После короткого гудка, напомнившего о конце рабочего дня подростков, Денис, против обычного, миновал цеховой двор и не зашел в кузницу. «Дырка в крыше, дырка в крыше» — шипело, мучило, преследовало его, как отвратительная и липкая кличка. Денис обходил каждого, кто встречался на его пути, ибо в каждом, может быть, случайно брошенном взгляде он читал все то же отвратительное и липкое: «дырка в крыше».
