Эскадрон перед атакой стоял в укрытии, ожидая команды. Помнит Устин, как в сердце шевельнулся холодок, помнит, как седоусый вахмистр, сощурив глаза, повернулся к эскадрону и сипло крикнул: «За мной! В атаку! Марш-ма-арш!.. И рванулись они с Митяем, словно стрелы, выпущенные из лука, обменявшись прощальными взглядами. Вихревой ветер свистел навстречу, барабаном гудела бежавшая под ним земля. Эскадрон шел развернутым строем. Лошадь вынесла Митяя вперед и влево. И, что было силы, крикнул тогда Устин: «Ми-и-тяй!..» С диким гиком и воем сошлись в смертельной схватке эскадрон конногвардейцев и отряд немецких «гусаров смерти». В какое-то мгновение увидел Устин, как на всем скаку под копыта немецкой лошади рухнул его друг Митяй… Кровавый туман застилал глаза. В ярости сгорало Устиново сердце. И уж не помня себя, пришпорил Устин коня и понесся очертя голову. По полю мчались лошади, потерявшие всадников. Опамятовался Устин, когда увидел, что оторвался от своих, повернул, да поздно.
Его со всех сторон окружили гусары и что-то злобно выкрикивали. Были они в черных меховых шапках с эмблемами из белых черепов и двух скрещенных костей. Грозя саблями, гусары велели Устину слезать с коня. И пропал солдат Хрущев до конца войны.
Долго думал Устин. Долго еще говорила старуха о живых и мертвых, о невзгодах и бедах, что принесла война, и что слез не хватает омыть людское горе, — так оно велико.
Устину вспомнился старинный обычай на Кубани. Перед боевым походом каждый казак, покидая станицу, насыпал по шапке земли на старый курган. Оставшиеся в живых, вернувшись домой, насыпали по шапке земли на второй курган. И чем дольше были походы и кровопролитнее битвы, тем быстрее рос первый курган и совсем сиротливо выглядел другой. И стоят у станиц седые курганы в степном безмолвии — немые свидетели жестоких походов…
Но никогда так не пустели деревни, села и города, никогда не терпели таких потерь в людях, как в эту войну. Словно огненный смерч пронесся над цветущей землей, вырвал с корнями и разметал могучие дубы, смял и обуглил зеленые рощи, испепелил плодоносящие сады, высушил и засыпал родники.
…Солнце покинуло двор и перебралось за крышу. Окна покрылись изморозью.
От истопленной печи веет теплом, на столе дымится картофель, на белом рушнике нарезан хлеб, стоит миска с капустой и огурцами.
— Устюш, поешь, сынок, да ложись на печь… намаялся, поди, с дороги.
Устин вскочил, потянулся и смеясь заметил:
