Назаров смутился.
— Я не понимаю вас, господин сотник.
— Я говорю о походе… Закурите ростовских, пока до Москвы… — и сотник протянул все тот же деревянный портсигар с дешевыми папиросами.
— Благодарю, я не курю.
— Дешевые?
— Нет, вообще…
— Ах, да… Видите ли, корпус — это совсем немного, хорунжий, для разгневанной России. Десять тысяч против трех миллионов… Вы понимаете, конечно, что… Да знают ли казаки целя, настоящие цели и задачи похода?
— Будьте покойны, господин сотник, им не впервой.
— На Дон бежать?
— Нет, нет. Они хорошо усвоили задачи и цели похода.
— А вы помните измены вешенцев казачьему делу, атаману Краснову? То они домоседы, сами по себе, шкурники, то — за красные банды.
— Это было. Теперь лед на Дону пробит, Дон бурлит…
— Мутный, как полая вода, сейчас Дон… Стоим мы у этого мутного потока и хотим разгадать, что же скрывается в нем. Черпаем руками воду, а она уходит сквозь пальцы и на них ничего нет, мокрые пальцы и ничего.
— Нет — в крови пальцы, в казачьей крови, большевики изранили… — сдавленным голосом просипел Назаров.
Рот его перекосился, лицо стало красным.
Быльников отвернулся, скрипнув портсигаром.
Несколько голосов сзади тихо и тягуче пели:
В Та-гаан-роге, в Та-гаан-роге,
В Таганроге со-случилася беда —
Та-ам убили, та-ам убили,
Там убили моло-о-дого казака…
«Да, этот хорунжий переполнен чувством ненависти к большевикам и глубоко верит в успех, — подумал Быльников и болезненно сморщился. — Москва — это, конечно, ерунда. Ну, а что же? Что же дальше?..»
И ему снова припомнился тот же долговязый англичанин, приезжавший в штаб к Мамонтову, и разговоры между офицерами. Многие из них, как и хорунжий Назаров, верили в могущество этих, всюду проникающих англичан… А когда у Быльникова спросили, как он смотрит на обещанную помощь, он, думая совершенно о другом, рассеянно ответил:
— Какую помощь?
— Как какую? Вооружение, обмундирование, деньги!
— Ах, да-а… деньги. Это действительно достойно внимания. Но за что они оказывают нам помощь и что за нее возьмут?
— Вы плохой политик, сотник, и к тому же скептик.
Тогда ему хотелось сказать, что они наивные люди, что все эти иностранцы рассматривают ослабленную Россию, как шкуру неубитого медведя, и что помощь их может обойтись стране очень дорого.
Он промолчал, но почувствовал, что где-то глубоко в душе его затаилась боль, которая не дает ему покоя.
Надвинулись сумерки, с запада волнами набегала прохлада. Разорванные темные облака плыли по небу, а звезды, словно играя в прятки, то выбегали, то скрывались в них. Черный поток шевелился в темноте и катился по степи в станицу Добринскую, к Хопру, на переправу.
