— А ты думаешь, мне легче? Мне больней! Погибший я вроде и уже оплаканный. Плохо, когда мертвые приходят с погоста и видят у живых свою долю. Кто же мне обрадуется?.. В тебе, Наташечка, хоть все перегорело, все-таки свое гнездо свила… А мне… а мне казниться, глядючи на тебя…
— Не надо, Устюша. — Она подняла на Устина затуманенный взор. — Мне думается, я буду глядеть на него без радости. Будто оборвалось во мне что-то, и этак тяжко на сердце.
— Не тужи. Все пройдет.
Наталья встала, поежилась и, как бы стряхивая с себя тяжесть, облегченно вздохнула. Она накинула на плечи платок и ласково попросила Устина:
— Ты побудь. Да скинь шинель. Митяй, должно быть, сейчас придет. — Потом потупясь, тихо добавила: — Не суди Митяя, ни при чем он.
— Не малый ребенок, понимаю… Только сердцу не закажешь.
— Все пройдет… — ответила она его же словами.
И снова завязался разговор, но свободный и легкий.
Из беседы с Наташей Устин узнал, что тотчас после возвращения Митяя, перед ее выданьем, Пашковы собирались купить мельницу, но им что-то помешало: или их отговорили, или они не сторговались. Свекор частенько наведывается к ним и о чем-то подолгу беседует с Митяем. С нею очень ласков. О Митяе она говорила мало, вскользь, и неясно было, что она одобряет в нем и что порицает.
— Сквалыжный он у меня и дотошный до всего, ну, чисто цыган.
Это было сказано невесело и, как послышалось Устину, с укоризной.
— Свекор любит его за это… А вот будто и он сам.
Мимо окон мелькнула фигура, послышался хруст снега. Наталья поспешно встала. Митяй вошел в хату быстро и с озабоченным лицом, но, увидев Устина, бросил пристальный и пытливый взгляд на Наталью.
— Митяй! И где же ты запропастился, — упрекнула Наталья. — Давно человек ждет тебя. — Она даже будто сердилась.
— Кабы я знал… Здорово, Устин! — Митяй, словно деревянный обрубок, сунул Устину свою большую холодную руку. В беспокойно бегающих глазах его сейчас действительно было что-то вороватое и хитрое. Он снял малахай, ударив им об стенку, сбил снег, затем надел снова и позвал Наталью.
— Наташа, поди-ка сюда… Я сейчас, — бросил он через плечо Устину и увел Наталью в горницу.
Устина потянуло домой. Он искал предлога уйти, но вдруг насторожился и прислушался. Из горницы доносился приглушенный говор:
— Четыре меры…
— Да я что ж… как сам знаешь.
— Сготовь тут бутылочку… Устин давно тут?
— Да еще давеча…
Около хаты вновь захрустел снег. В сени, лязгнув щеколдой, вошли люди и, робко потоптавшись, остановились.
