— Глядя какие мужики, — улыбнулся Устин.
— А ты о всяких.
Устин снял шапку и, комкая ее в коленях, неторопливо начал рассказывать о жизни чужеземных крестьян все, что только знал.
— Пробыл я в плену у немцев почитай два года и скажу вам, братцы: лиходею не пожелаю попадаться к ним. Сейчас как подумаю — страшно делается. Поизмывались они над нашим братом, не приведи бог. Были мы в концлагерях — хуже, чем на каторге. Работали на них из последних сил, а кормили нас, как скот. От пищи ихней животами страдали, а товарищи, какие послабей, помирали. Кто в чем провинился или чуть ослушался, ну, говори, пропал.
Выгоняли нас этак из концлагеря на работу, а я замешкался. Не то обмоток размотался, не то опорок с ноги свалился, уж и не помню. Как загомонили на меня, как заорали, и не поймешь, чего надо. Тут же меня отделили от своих и повели. Ну, думаю, сейчас палок всыплют. Ан нет, похуже придумали, дьяволы. Руки завели за спину, пропустили меж ног и подвесили за них меня к столбу. Ну, братцы мои, о такой казни я и подумать не мог. Сколько висел, не помню. Мычал от боли, кричал, потом онемело все, кровь в голову вдарила, свет белый стал красным, а потом — не помню. Только очнулся от воды. Весь мокрый, тело ломит, будто через меня целый обоз переехал, а тот немец, какой обливал водой, стоит и зубы скалит, смешно, значит, ему. Вот какой жестокий и немилосердный. Ну, офицерам, тем легче было, поблажки давали, а нашему брату — мука лютая. Только как случилась революция, тут нас стали раздавать ихним фермерам. Там было несколько вольготней, но все равно норовят из тебя все жилы вымотать, а чтобы покормить по-человечески, так этого не дождешься. И вот хозяин, у какого был, все это мне со злым смехом: «Рус! Революшен, революшен», — и хлопает меня по плечу, да до того больно, дьявол, что слезы на глаза набегают.
Устин видел, как внимательно слушали его односельчане. Вот стоит против него Зиновей. О чем думает этот бедняк? Трудно ему жить с кучей своих детей, братишек да больным отцом. Как он ни бьется, а не может вырваться из нужды. И вот теперь, когда произошли великие перемены, ждет не дождется он весны, чтобы всею мужицкою силой навалиться на вольную землю, а осилит ли?.. А вот примостился у стола рядом с Груздевым Ерка Рощин. Словно вкопанный по пояс в землю, стоит он и широко открытыми глазами глядит на Устина. Клим иногда покачает головой да тяжело вздохнет, почесывая свое конопатое, поросшее рыжей щетиной лицо.
