— И откуда ж они берутся-то, генералы? Только одного разобьют, глядь, другой объявляется. Их бы всех перевесть надо, как только германская война кончилась. Вот тогда бы куда легче стало.
— Да и тогда ведь они были не одни, — заметил Устин. — Буржуи всякие там, помещики… англичаны и французы им помогают оружием, обувкой, снаряжением. Вот они и воюют. У меня дружок был. В одном селе жили, в одном полку служили, а как пошла революция, он и прислонился к тем.
— Вон что! А как считаешь, долго мы с ними вожжаться будем?
— Не думаю, чтобы долго, но повозиться придется. А ты откуда сам? — спросил Устин.
— Курский я. Льговский уезд знаешь? Ну вот. Оттуда я родом.
— Где служишь?
— Продармеец. Хлеб для фронта припасаю… Да ты не гляди на меня. Я, брат, бывалый. С японцами в четвертом году на Ляо-хе дрался. А в нонешнюю — на Карпатах австрияков лупил. Два ранения имею.
— Домой заезжал?
— А как же! У нас, брат, тоже такая завируха идет, аж пыль столбом, и не знаешь, кто чего просит, кто чего хочет. Глядел я, глядел, да и говорю сынам Мишке и Кольке: «Вы как хотите, ребята, а я пошел к красным. Невмоготу мне боле». — «Нет, говорят, и мы пойдем». Ну, поплакала мать, поплакала, а чего сделаешь, на то и мать. А ты отколь и куда путь держишь?
— А я под Тамбовом с казаками, с мамонтовцами, дрался, а теперь в военкомат за новым назначением пришел.
— Во-она что! Вот и я гляжу. Землицы у нас эвона сколько. В японскую войну я месяц ехал по ей одной. А лесов, а гор, а рек, — боже ты мой, уму непостижимо. И вот все к ней протягивают руки. На вокзале намедни я слышал, как один, должно быть, ученый, рассказывал, и понял я так: раньше тоже войны всякие бывали, но только за все время земля наша не была нашинской, то есть мужичьей. Была она барской, апосля татарской, а потом, как отбили ее мужики, она снова перешла к господам. Вот и крутимся мы спокон веку на ней, вроде бы как на квартире. Только и слава, что живем на ней.
Пожилой красноармеец сложил газетку и бережно спрятал ее в карман.
По улице стройно прошел небольшой вооруженный отряд. Сзади, стараясь попасть в ногу, шли женщины, пожилые мужчины с лопатами и ломами.
Несколько человек пели:
Долго в цепях нас держали,
Долго нас голод томил.
Черные дни миновали,
Час избавленья пробил.
Прохожие останавливались, смотрели вслед. Пожилой красноармеец и Устин привстали, чтобы лучше видеть. Отряд ушел за Кольцовский сквер. Сквозь городской шум еще доносилось:
