Быльников налил спирту себе и Кучумову.
— Ну, смотри, Кучумов, все, что ты узнаешь или услышишь о казаках и о хорунжем Назарове, докладывай мне. — Быльников помолчал, нерешительно трогая стакан, затем пристально посмотрел в умные карие глаза казака. — Узнай, кто из станичников настроен бросить войну и… на кого вообще можно положиться.
Кучумов больше не вскакивал, не говорил «слушаюсь». Он молчал, тихонько постукивая сапогом об пол.
Быльников поднял стакан.
— Пей, казак!
Кучумов выпил, не моргнув глазом.
— Все, как вы сказали, будет исполнено точно. Дозволите идти?
— Иди.
С тех пор к Быльникову часто захаживал Кучумов.
Мягко качается черный фаэтон с закрытым кузовом, и вслед за ним безмолвно скачут всадники. Каменисты и пыльны шляхи, проторенные Батыем и Тамерланом. Невесел, мрачен путь генерала.
Километрах в трех от Ельца — Черная Слобода. Там остановился штаб генерала Мамонтова. Туда в черном фаэтоне приехал генерал.
В просторной комнате с полом, окрашенным в желтый цвет, прохладно и светло. На розовой стене висит большая карта Российской империи и портрет Деникина. Карта исколота булавками по всем параллелям и меридианам. Видимо; она пережила не одного полководца. Сейчас на ней синими флажками отмечается рейд конного корпуса Мамонтова. Путь извилист. На столах топографические карты-десятиверстки. Стучат машинистки и поминутно гудит военно-полевой телефон «фонопор».
Мамонтов медленно подходит к карте и, перекатывая из одного угла рта в другой папиросу, зорко вглядывается в карандашные линии, которыми отмечен несложный стратегический маневр. Путь к Таловой флажками не обозначен. Там левой колонне корпуса Богучарская дивизия дала жестокий отпор. Колонна повернула на Тамбов. Так был изменен путь. После Тамбова пали Козлов, Лебедянь, Раненбург, но все это было не то, о чем помышлял Мамонтов. В Ельце, на горе Аргамачской, генерал приказал установить орудия и открыть по вокзалу огонь. Станция разрушена и сметена с лица земли, но и это не принесло удовлетворения рассвирепевшему генералу.
Нервно пожевывая папиросу, шевеля густыми, как мох, усами, он так же медленно отошел от карты и опустился в мягкое кресло.
— Воронеж, Воронеж!.. — бормотал он, раздражаясь все больше и больше.
Небрежно приняв от адъютанта последнюю сводку о том, что Елец взят почти без боя, генерал вскочил и выругался.
— Без боя?! Лиски! Воронеж! Вот что нужно было взять с боя и любой ценой. Мы провалили важнейшую директиву главнокомандующего, имеющую первостепенное стратегическое значение. Вместо пятнадцатого августа в Воронеже, мы тридцать первого августа топчемся у Ельца, не очистив путь войскам генерала Сидорина! Бабы! — заорал Мамонтов и зашагал по комнате, вертя головой. Молча стоял, вытянувшись в струнку, растерянный адъютант. Он был крайне смущен, как будто бы во всех неудачах, приводивших генерала в бешенство, чувствовал себя виноватым.
