— А слух о революции скоро туда дошел? — заинтересовался Митяй.
— Тут же, вскорости. У нас только и радости, что разговор о революции. Толковали всякое, да и там мужики ихние, глядючи на нас, радовались, руки нам подавали, военные обхождение к нам переменили, свободней стало, а потом так прижали, что не дыхнуть. В концлагери загнали, ровно очумелых. Опосля в Румынию бросили, а потом чуть живых в России высыпали.
Близко припав к столу, внимательно слушала Наташа, будто снова изучая лицо Устина.
На шестке под таганком потрескивал огонек, на сковороде шкварчило сало. Старуха чистила картофель.
— Интерес меня большой берет, какие тут дела в деревне? — откинувшись к стенке, спросил Устин. — В дороге много разговора всякого, каждый норовит сказать так, как ему лучше, удобней, а вот как оно верней?
— Да чего ж тут, — замялся Митяй, — оно вроде все прояснилось. Землю поделим промеж себя сами, и пущай всяк по себе свое хозяйство ведет.
— Э-э, нет! — усмехнулся Устин.
В этой усмешке было что-то уничтожающее. Митяй увидел, как в глазах Устина сверкнули живые искорки, делающие его совсем непохожим на прежнего, и Митяю стало как-то не по себе, будто он выболтал нечто сокровенное незнакомому человеку. А Устин с жестким укором, словно допрашивая, продолжал:
— Это как же всяк по себе?.. Стало быть, Модест и Мокей тоже сами по себе, да так и останутся, а я к ним опять в батраки пойду наниматься? Так, что ли?.. Хо-хо! Воевал, значит, я, воевал, в окопах гнил, в плену едва шкуру не спустили — и вот тебе на.
— Ну, и ты веди свое хозяйство сам, — с угрюмым равнодушием сказал Митяй, — кто тебе не дает?
— А где ж оно, это мое хозяйство? Откуда оно явилось, когда у меня за всю жизнь своей лошади не было?.. Ну хорошо, советская власть даст мне земельки, а чего мне делать с ней?..
Митяй молчал, плотно сжав губы, и, прищурив глаза, смотрел мимо него. Устин придвинулся к Митяю совсем близко и, обдав его горячим дыханием, тихо, чтобы не слышала Наталья, проговорил зло:
— А не возьмешь ли ты меня в батраки, а?
Митяй вздрогнул. Это было сказано с жестокой откровенностью. Устин вскинул голову и медленно перевел грустный взгляд на Наталью. Та повернулась к старухе и о чем-то заговорила с ней.
— Митяй, ты в отделе? — спросил Устин.
— В отделе… а что?
В это время в сенях кто-то завозился, пошарил по двери и, досадуя, заворчал:
— Ну, скажи ж ты, никак не нащупаю, в темноте ни черта не разберу…
Митяй толкнул дверь, она широко распахнулась, и на пороге вырос Зиновей.
