Постепенно воздух стал чище, корпуса сталеплавильных заводов растаяли в легкой дымке. За ними потянулись фермы, мелькали то ближе, то дальше кудрявые рощицы, узкие, пустынные в это время дороги, виднелись дома с багряными от заката окнами.
У края только что вспаханного черного поля Корм свернул на проселочную дорогу. Тяжелая машина качнулась.
— Эй! Эй! — закричали им несколько мужчин, сидевших на корточках возле барака с облупившейся на стенах краской, пуэрториканцев или мексиканцев — смуглых, в широкополых шляпах, с темными натруженными руками.
Они въехали в редкую кленовую рощицу и, когда остановились, заметили далеко позади две светлые полицейские машины, поджидавшие их возле канала.
— Корм! — крикнул Марвин Стивенс. — Остаемся здесь?
В оглушающей тишине звонко рокотали разогретые моторы.
Корм высунул в окно левую руку с вытянутым пальцем.
— Ждите меня здесь! И выключите двигатели! — крикнул он, медленно отъезжая.
Люсиль, оглянувшись, посмотрела на «корвет», за наклонным передним стеклом которого, сквозь отражение кленовых ветвей, виднелись странно неподвижные лица Джоя и Бекки Уэскер.
Корм засмеялся.
— А ты изменилась!
— Нет! Иначе я осталась бы здесь!
Они выехали из рощицы и по тем же утрамбованным проселочным дорогам — меж заботливо обработанных полей овощных ферм и обветшавших деревянных домов — поехали в обратном направлении. Где-то впереди, низко, чуть не сливаясь с самым горизонтом, время от времени, как молнии в лучах заката, поблескивали автомобили на шоссе номер девяносто семь.
— Ты что-то надумал, Корм?
— Нет.
На отдельных участках дорога была ровнее, и вскоре они снова выехали на асфальтированное боковое шоссе. Солнечный диск, остановившийся над землей на одном с ним уровне, усаживался на переднее стекло их машины, и Корм, ослепленный, задирал голову, чтобы не упустить из виду расширения дороги, где мог бы укрыться тот самый полицейский в белом «шевроле».
Они ехали, как когда-то, вместе и, как когда-то, не знали, куда едут. Но тогда они верили. Бунтовали. И хотя им не все было понятно, они по крайней мере сознавали, что, если они хотят быть другими, совсем другими, им нужно бежать от этого мира.
«Не бежать, а изменить его нужно! — подумал Корм. — Но теперь уже поздно… Поздно, мы уже потеряны! Принесены в жертву! И так, наверное, случалось с каждым поколением, наше общество каждое поколение ловит в свою ловушку, и когда мы понимаем, что его надо изменить, — уже поздно, мы уже бессильны!»
