Цветок, похожий на звезду | страница 8
И это меня успокоило. Только почему я, дура, не спросила у Танечки, что происходит с телами, летящими со сверхзвуковой скоростью…
4
Наутро я сидела в автобусе на заднем сиденье с дорожной сумкой в обнимку и в любимой кепке, сваливающейся с головы. Я ехала в город своего детства. Я подскакивала на ухабах, смотрела в окно и думала о том, что там, в городе моего детства, меня поймут и послушают. И мне поверят.
Коллаж – Лариса Ритта
И ещё я думала о том, как в 12 часов дня по нашей улице опять пройдёт художник с двумя овчарками колли на поводке. Одна собака будет посветлее, другая потемнее. Собаки пройдут гордо, не суетясь, высокомерно неся над землёй свои длинные аристократические морды, а художник пройдёт незаметно, скромно, словно не он вывел собак на прогулку, а они его.
То, что он художник, считаю я. На самом деле, он может быть кем угодно. Например, главным технологом судостроительного завода. Или фотографом. Или плотником, сыном плотника. Кем угодно. Я не знаю, откуда он берётся, но в 12 часов дня он проходит по нашей улице с запада на восток, а в час возвращается обратно на свой необжитый, туманный запад, и каждый раз его спина выражает глубокое отрешение от земных суетных дел.
А ещё я думала о том, о чём думать было нельзя. О том, что до сих пор коллекционирую двушки на телефон-автомат. На всякий случай. А никаких всяких случаев быть не должно – всё кончено раз и навсегда. Одиннадцать месяцев назад. В самое цветение садов – в вишнёво-яблоневые метели, в отчаянные, зеленоватые соловьиные ночи, в бело-розовые потрясённые дни. А я тогда всё не верила, что конец, всё надеялась, что это ошибка, всё прибегала в сад, чтобы поплакать в одиночестве, чтобы ещё раз всё вспомнить и обдумать… А сад молчал, не зная, чем помочь, и только осыпал на меня свои белые лепестки…
Нет, нельзя было об этом вспоминать, и монеты автоматные надо истратить сегодня же все до единой – и дело с концом.
И за всеми этими лёгкими и тяжкими думами я не заметила, как влетела в свой город, и он открылся передо мной сразу – мой город, уютный, деревянный, весёлый, умытый ночным коротким дождём.
Я вылезла на остановке возле кинотеатра, и автобус помчался дальше, сияя грязными боками. Я повесила сумку на плечо и огляделась.
Город массированно готовился к первомайским праздникам. В воздухе пахло краской. Вышедшие из сказок Андерсена маляры несли по улицам высокие лестницы, длинные кисти и окрашенные разноцветными красками вёдра. Под их руками всё волшебно преображалось. Кинотеатр довоенной архитектуры красили в розовый цвет, ограду сквера – в свеже-зелёный, патриархальные водоразборные колонки – жёлтенькой нитроэмалью, а магазин «Ткани» – в цвет, не поддающийся никакому описанию. Я вспомнила у одного молодого известного автора цвет «греющейся на солнце анаконды, только что проглотившей молодую мартышку» и подумала, что это тот самый цвет и есть.
