Я берусь за кольцо своей калитки. Оно гладкое, высветленное человеческими руками. Может быть, за него уже брались пришельцы? Первым меня встречал Дружок. Он вырвался из своей будки и описал вокруг меня восторженный круг почёта. А потом преданно положил свои грязные лапы на моё светлое пальто. Я не прогоняю его. Нельзя быть мелочным, когда тебя любит какое-то живое существо. А пальто через два дня всё равно снимать – весна…
Дикий посвист спугнул нашу лирическую встречу. Это с крыши своего сарая приветствовал меня Толян, профессиональный голубятник и потомственный философ. Он стоял, прочно укоренившись между небом и землёй, красиво держа в чёрной руке белоснежную голубку. Я помахала ему.
– Опять приехала, балерина? – глубокомысленно заметил Толян. – И чего тебе надо в этой дыре?
– Ничего себе, – сказала я, лаская собаку. – Здесь моя родина. – Ро-о-дина… – скептически протянул Толян, следя за синхронным полётом в небе голубиной стаи. – Какая у вас, баб, может быть родина? Куда вас мужик привезёт, там ваша и родина…
Он собрался свистнуть ещё раз, но вдруг что-то такое учуял в небе. В один миг его неказистое приземистое тело стало напружиненным и прекрасным. Он сделал какое-то неуловимое, разбойничье движение – и из рук его, словно белый факел, с шумом вырвалась голубка и понеслась в небо, стремительно расширяя круг. Толян наблюдал за ней, прищурившись, и лицо его было вдохновенным, как у музыканта. Я отряхнула пальто и подошла к сараю поближе.
– Толян, слушай, – позвала я, глядя вверх, – помнишь, ты летающую тарелку видел?
– Я? – оскорбился Толян.
– Ну, да. Ну, ты рассказывал, помнишь? Ну, вспомни! – понукала я.
– А-а, – вспомнил Толян, тяжело вздохнул и стал смотреть с крыши вниз. – Это я пьяный был, – сознался он сокрушенно. – А, может, и не пьяный, – добавил он, поразмыслив, – может, пошутил.
– Не может быть, – расстроилась я.
– Нет, – принял окончательное решение Толян. – Пошутил. Не грусти, балерина!
Что ж, хорошо. Я постараюсь не грустить. Хотя мне сейчас это трудно. И я иду в дом – меня он не предаст, мой старый дом. Он послушает меня.
«Пришельцы прилетели», – говорю я тихо старинной медной дверной ручке, и дверь распахивается, впуская меня такую, как есть – в грязном пальто, в кепке, сваливающейся с головы и с головой, полной фантазий.
«Пришельцы прилетели», – делюсь я со старинным мраморным умывальником, и умывальник почтительно качает носиком, выплёскивая мне на руки чистую водицу.
