— Почему ты не берешь? Сделать тебе бутерброд?
— Не нужно, — прошептал я. — Я сам.
Я разрезал булочку на две половинки, а потом, набрав на нож немножко масла, принялся старательно намазывать им белый мякиш.
— Возьми побольше масла, Мацусь…
Я взял побольше. Потом потянулся за ломтиком ветчины. Осторожно, будто это тоненькая льдинка, способная в любой момент растаять и испариться, я положил его на намазанную поверхность. Руки у меня дрожали. Мама следила за мной, при этом глаза у нее стали влажными.
— Ну, что же ты не ешь? — спросила она. — Чего дожидаешься?
— Погоди… — еле слышно отозвался я.
Честно говоря, в этот момент мне больше всего хотелось бы остаться один на один с этой булкой, без свидетелей. Намазанные куски я положил перед собой на тарелку, наклонился, почти касаясь их носом. Дивная смесь запахов хлеба, ветчины, масла казалась произведением искусства. Истинным чудом. А разве можно есть чудо? Разве не будет святотатством — просто отправить в рот что-либо подобное? Неужто я отважусь на такое?..
— Ешь, глупенький. Мы ведь специально для тебя доставали…
И тут я как в омут бросился — откусил. Даже в глазах потемнело. Я глубоко вдохнул раз, другой. И тогда только начал жевать — потихонечку, робко, почти со страхом: неужто ничего не произойдет?
Мама выбежала из комнаты. Может, и к лучшему. Я внимательно оглядел булку, масло, ветчину, понюхал, откусил еще раз. И тут со мной что-то произошло: бутерброд исчез в считанные секунды, за ним — второй, третий, шестой… Я торопливо разрезал булки, мазал маслом, клал ветчину, кое-как разжевывал и глотал, глотал, глотал…
— Довольно! Не переедай! — попыталась удержать меня вошедшая мама.
Я пробормотал что-то нечленораздельное и потянулся за новой булочкой.
— Сынок, милый, ведь так и в самом деле можно заболеть.
— Ну и пусть! — крикнул я. — Вот еще эту съем…
Я торопливо впился зубами в новую булочку, опасаясь, как бы мать не отобрала ее у меня. Проглотил еще пару кусков, последний уже через силу: желудок мой наконец взбунтовался — в него больше не влезало. Я попытался расширить его усилием воли — разве можно добровольно отказываться от такого великолепия, как булка с ветчиной?.. Но подступила тошнота, с которой я, правда, справился: ведь бежать в туалет было бы преступным расточительством. А на столе все еще оставались две булки.
— Ты оставь их на потом, — уговаривала меня мама. — Они твои, и их никто не тронет.
— Хорошо, — согласился я. — Положи мне их на тумбочку рядом с кроватью.
