— Я есмь воскресение и жизнь, говорит архангел Лэнгхорн: тот, кто верит в Меня, если бы он был мертв, все же будет жить; и всякий, кто живет и верит в Меня и соблюдает Закон, который Я дал, никогда не умрет.
— Я знаю, что архангелы живы, и что они будут стоять в последний день над миром, и хотя это тело будет уничтожено, все же я увижу Бога, которого я увижу сам, и мои глаза увидят Его, а не как чужака.
— Мы ничего не принесли в этот мир, и совершенно очевидно, что мы ничего не сможем вынести оттуда. Господь дал, и Господь отнял: да будет благословенно имя Господа и его слуг, архангелов.
Глубокий голос Мейкела Стейнейра прокатился по притихшим скамьям Теллесбергского собора в древнем кабинете мертвых. Больше не было слышно ни звука, когда жители Теллесберга собрались, чтобы поддержать свою императрицу в минуту ее горя. Каждый мужчина и женщина в этом соборе знали, как глубоко Шарлиэн Армак любила брата своей тети. И теперь, здесь, в Чарисе, она потеряла и своего дядю Биртрима, и его шурина. И потерять его так внезапно, без предупреждения, из-за сердечного приступа, когда он всегда был таким здоровым, таким подтянутым!
Неудивительно, что она сидела молчаливая и бледная в императорской ложе, одной рукой цепляясь за руку мужа, а другой комкая мокрый от слез носовой платок.
— Послушайте теперь слова Чихиро из второй книги Чихиро, в третьей главе, — продолжил Стейнейр.
— Из глубины воззвал я к тебе, Господи; услышь голос мой. О, пусть твои уши хорошо услышат голос моей жалобы. Если ты, Господь, будешь крайним, чтобы отметить то, что делается неправильно, о Господь, кто может это вынести? Ибо у тебя есть милость; поэтому тебя будут бояться. Я взираю на Господа; моя душа ожидает его; на его слово я уповаю. Моя душа устремляется к Господу до утренней стражи; я говорю, до утренней стражи. О Убежище, уповай на Господа, ибо у Господа милость, и у него обильное искупление. И он искупит Сейфхолд от всех грехов падших.
Архиепископ поднял взгляд от инкрустированного драгоценными камнями тома, лежащего перед ним, и осторожно закрыл его. Он смотрел на собор, и выражение его лица было печальным, несмотря на безмятежность его собственной веры.
— Дети мои, — сказал он, — наш брат Русил прожил свою жизнь в бесстрашной вере и благоговейном повиновении Писанию, которому нас всех учили. Он был, как я могу сказать вам из моих собственных подлинных и достоверных знаний, верным слугой Лэнгхорна и Бога. Я никогда не знал человека, в чьей честности, искренности и силе духа я был более уверен, и это было одной из глубоких и неизменных почестей в моей жизни — знать его и называть его другом, а также братом в Боге. Мы собрались сегодня не для того, чтобы оплакивать его смерть, а чтобы отпраздновать его жизнь, и поэтому я прошу вас сейчас присоединиться ко мне и к нашей любимой императрице, когда мы прощаемся со смертной оболочкой того, кто был, есть и всегда будет жив в наших сердцах и верным слугой Бога.
