Эле не было дома, она с фермы уже по росе возвращается. Далеко ей на работу и с работы, а велосипеда ей Шаучукенас не купит. У всех в деревне велосипеды есть, почти в каждом доме стоят, поблескивают, а где и по два, и даже по три. Без велосипеда в сенях да часиков на руке теперь вроде бы и неловко людям. Особенно молодым! А у Эле — ни велосипеда, ни часов, хоть зарабатывает она… Другие девчата в районе здоровый зуб золотом покрывают, чтобы издали блестел, а на Эле даже простенького колечка нет.
Не было Эле дома, но я думала о ней, как ни испугалась, как ни растерялась от своих забот — почему отец молчит? Эле не было, однако это ее руки подмели и проветрили горницу. Даже свежие цветы в воду поставлены. И когда она управляется? Старая бабка Шаучукенасов еле ноги таскает, молится целыми днями. Спасибо, если хоть одну картофелину очистит.
Не было Эле, и хорошо, что не было. Не хотелось нам, чтоб она видела, как мы покупаем привезенные ее отцом товары… Да еще в «кабалу» лезем. «Кабала» — очень старое, нехорошее слово. Отец мне его еще раньше растолковал.
Как ни странно, Шаучукенас на самом деле знал, что́ нам нужно. Потому ли, что у него глаза такие — как у хитрого, старого кота? Потому ли, что, слоняясь по своему двору, наш двор как следует прощупал, уловил чутким ухом перебранку отца с матерью?
— Знаю, что тебе надо, Йонас! — весело, словно протягивая белую, блестящую дощечку, улыбнулся Ляксандра и расстелил перед нами отрезы.
Запестрело, зарябило в глазах. Словно радуга вспыхнула и кусками упала нам под ноги. Прямо на пол, чистехонький, ярко-красный пол.
— Что ты, что ты, Ляксандра! — отшатнулся отец. — Не для моей Текле такие яркие да пестрые!
— Нету больше панов, нету… И простой народ нынче наряжается, — смеялись хитрые глазки Ляксандры. — Выбирай… На десяток лет помолодеет Теклюте!
— Помолодеет, говоришь…
— Смотри, как бы не пришлось тебе сбрить усы, когда она вырядится!
— Ладно уж, ладно, да что выбрать? Не разбираюсь я в женских убранствах.
— Зато я разбираюсь, я! — Ляксандра весело хлопнул отца по плечу.
И он действительно разбирается, будто сам портной. А ведь не портной он — колхозник, пускай даже престарелый, хоть здоровей и резвей молодого…
Выбрал нам Ляксандра желтовато-розовый шелк с ромашками. Белеют эти ромашки, словно живые цветы в поле.
То-то обрадуется наша мама!
Наверное, сроду не было у нее такого красивого платья.
Я тут же представила маму, разодетую в этот ромашковый шелк… В руке платочек, а промытые волосы желтые, не серые, нет! И она, как когда-то, улыбается прекрасной своей улыбкой… Я вижу и себя: как рассказываю Анупрасу-пивовару, что это за платье у мамы… Ведь Анупрас слепой. Видеть он не видит, но все ему интересно… Даже цвета. Не странно ли? Я ему часто рассказываю, кто во что одет.
