Кажется, я с каждой секундой всё больше походила на героиню тех журнальных романов, но ничего не могла с этим поделать.
— А ещё я слышала в среду речь одной дамы, миссис Джойс, и мне стало так интересно… В общем, я хотела бы побольше об этом узнать и очень надеялась, что ты мне поможешь.
Мэгги вытерла руки о фартук, достала из шкафа чашку с блюдцем и налила себе чаю из большого кухонного чайника.
— Он, должно быть, совсем остыл, — вмешалась я, но она словно не слышала: села напротив, сделала большой глоток и, помолчав немного, сказала:
— Ты ведь знаешь, что, если твои родители решат, будто я учу тебя быть суфражеткой, я потеряю место раньше, чем ты успеешь сказать «Право голоса для женщин»?
— Да в жизни такого не будет! — воскликнула я, едва не рассмеявшись, потому что мысль об увольнении Мэгги показалась мне ужасно глупой. — Ты же часть семьи! Мама постоянно рассказывает тёте Джозефине, как ей повезло, что ты у нас есть! И потом, я и слова не пророню!
— Слова и сами могут найти выход, — вздохнула Мэгги. — Не стану отрицать, твои родители добры ко мне, и я даже вполне могу считаться частью семьи. Вот только это та часть, которую в любой момент можно отправить собирать вещи без всякого предварительного уведомления. Что они и сделают, если решат, будто я втягиваю тебя в то, чего они бы не одобрили. Хватит и того, что я обсуждала это с Филлис.
— Но… — начала я.
— Никаких «но», — отрезала Мэгги. Она допила чай (должно быть, практически ледяной) и поднялась. — Прости, Молли, но, если хочешь узнать больше, тебе придётся поговорить с сестрой. А сейчас мне нужно закончить с овощами, — и она пошла в кладовку.
Идти за ней я не решилась — просто посидела ещё немного, размышляя о том, как… хм… непрочно положение Мэгги. Раньше я почему-то никогда об этом не думала: с детства считая её частью семьи, я и представить не могла, что родители когда-нибудь её уволят, каких бы дел она ни натворила. И до сих пор с трудом представляю. Но здесь Мэгги, понятно, виднее.
Потом я поставила чашку и вышла в холл. Мамины приходские подруги как раз уходили, поэтому мне пришлось с ними попрощаться и пообещать зайти на ярмарку. Ах, если бы только я могла отказать ся… На ярмарках вроде этой продают одни только чёрствые булочки да фетровые перочистки — если, конечно, не считать «палатки белого слона»: омерзительной барахолки никому не нужного хлама. (Когда я была маленькой, то считала, что в «палатке белого слона» на самом деле торгуют белыми слонами. Ра зумеется, я понимала, что эти слоны — не обычного для слонов размера, но считала, что уж миниатюрными-то они вполне могут быть. Или хотя бы игрушечными. Представь моё разочарование, когда я обнаружила, что это обычная торговая палатка, только доверху забитая прожжёнными каминными экранами и надколотыми чайными чашками.)
