— Хорошо, садитесь в машину, — согласился Василий и предупредил сестру, чтобы она не забыла стерильный шприц, сердечные и кровеостанавливающие средства: быть может, в дороге придется делать уколы.
Когда машина скрылась за по вором улицы, Корней Лукич с удовлетворением говорил:
— Хорошо, что Тобольцев сразу нашу просьбу выполнил. Тут, конечно, такой случай, что грех отказать. А то иногда пойдешь за машиной, и начинается канитель: ты председателю одно, а он тебе другое, ты ему пареное, а он тебе жареное…
Подошел Шматченко. По его лицу и глазам было заметно, что часть спирта, полученного из аптеки, перепала и ему: щеки еще больше разрумянились, глаза поблескивали, но держался он на ногах крепко.
— Так что, Василий Сергеевич, все в полном порядке. Керосинчик есть. Я уже примус заправил.
Василий сдержанно поблагодарил завхоза и тут же попросил санитарку сходить на квартиру за старшей сестрой.
В больнице появился Лапин.
— В чем дело? — спросил он у Василия. — За мной прибегали на квартиру?
Василий подробно рассказал об Игнатовой.
— Ага, отправили в Заречное. Очень хорошо, — похвалил Борис Михайлович.
— Могли бы не отправлять.
— Больная не нашего профиля. В Заречном есть специалисты. Пусть трудятся.
…Старшая сестра пришла минут через двадцать. По ее лицу было заметно, что она недовольна вызовом, и когда Василий объяснил, что нужно делать, резко ответила:
— Покоя нет, хоть сутками сиди, всегда что-нибудь да выдумают. Не могли завтра этим заняться.
— Товарищ Луговская, я прошу вас только зарядить автоклав и можете уходить, сам послежу за стерилизацией. Работа эта мне знакома, — сдержанно сказал Василий.
— А я что же, по-вашему, безответственная или не с меня потом спросите, — надтреснутым голосом проворчала Клавдия Николаевна, не глядя на доктора.
Под автоклавом весело шипел большой трехгорелочный примус.
Присев на табуретку, Клавдия Николаевна сосредоточенно листала свежий номер «Огонька». Порою она задерживала взор на каком-нибудь снимке или рисунке, то посматривала на стрелку манометра.
Луговской далеко за тридцать. Она была женщиной неприветливой и ершистой, вечно кого-то поругивала, всем была недовольна. За эту неделю, например, Василий ни разу не видел улыбки на ее худом остроносом лице.
Сестры иногда втихомолку жаловались друг дружке, что из амбулатории пропадает спирт, и единственной виновницей считали, конечно, Луговскую, но говорить об этом на пятиминутках не решались.
И предупреждение Бориса Михайловича, и разговор сестер о поведении Луговской серьезно беспокоили Василия, потому что операционная сестра — первая помощница, которой он, хирург, должен безраздельно верить, без которой не может встать к операционному столу.
