— Где уж мне понять. Только ты у меня можешь все понять. Министр!
— Ладно тебе.
Джаббаров невольно вспомнил время, когда впервые встретился с Рябцевым. Тогда это был другой человек: замкнутый, ненавидящий всех, кто пытался учить его уму-разуму. Он не стыдился ни крепких слов, ни плохих поступков. Мир представлялся ему скопищем бездельников и болтунов. Особенно озлобляли его встречи с работниками кадров, которые не принимали его на работу, узнав, что он вышел из заключения.
— Бюрократы! Заелись! Так вашу!..
Джаббаров сердился:
— Ведите себя прилично, Рябцев! Вы же взрослый человек! Честное слово, мне стыдно за вас. Неужели вы не понимаете этого?
Рябцев вел себя прилично до следующей встречи... с кадровиками.
— Касым, что же ты так плохо ешь? — прервала Анастасия Ивановна мысли Джаббарова. — Ты попробуй мои вареники. Попробуй, попробуй. Плов-то, поди, надоел? Или он, как у нас, картошка: в еде главный? Моя покойная матушка говаривала о картошке: варишь её, печешь её, жаришь её, всюду — она. Без неё — никуда!
Карима с упреком посмотрела на мужа, приближавшегося к дому. На ней было темное платье, туго обтягивающее тонкую стройную фигуру, черные туфли на высоких каблуках. Она стояла у калитки под старым ветвистым дубом.
— Ты что? В гости собралась?
— Да.
Джаббаров забеспокоился: уловил в голосе жены печаль.
— Что с тобой?
— Ничего.
— Не обманывай!
— Чудак!
Она прошла в дом.
Он догнал ее, взял за руки, повернул к себе:
— Пойдем в кино?
У неё дрогнули губы:
— С ума сошел! Кто же сейчас ходит в кино? У нас есть телевизор.
— Пойдем!
Улица встретила молодых супругов тихим шелестом листвы, ярким светом электрических фонарей, далеким неумолчным гулом большого города, провалом бездонного темного неба.
Они долго шли молча прямо посередине улицы, занятые только друг другом.
Карима простила мужу поздний приход. Не могла она долго сердиться на него — понимала, что сегодня ему нужно было побывать у друзей, решить с ними необходимые вопросы. Он уходил в отпуск на два месяца.
— Что волнует тебя, Карима?
— Ничего... Ты!
— Я? Чудачка!
Они замедлили шаги и снова долго молчали. Впереди по-прежнему весело перемигивались фонари, вокруг все так же тихо о чем-то своем шелестела листва, вверху таким же загадочным провалом темнело небо.
Ночью Джаббаров проснулся от неясной тревоги. Он полежал некоторое время, глядя на застывшие силуэты мебели, едва вырисовывающиеся на фоне белой стены, тихонько поднялся и вышел во двор.
