Бригадир Мальцев пришел к нам последним — глубокой осенью. Среднего роста, кряжистый, слепленный из одних мускулов, он очень высоко ценил себя и не спешил идти под начальство такому зеленому специалисту, как я. Он мало говорил и много работал. Глубоко запрятанные маленькие глазки так и пронизывали насквозь собеседника. Его знали все жители приисков Хомолхо, Кропоткинского и Светлого. Однако, как оказалось впоследствии, аборигеном он не был. Руководил он старательской артелью из четырех человек, промывавшей «стулья» — неотработанные остатки россыпей высокой поймы Хомолхо. На долгие и упорные мои уговоры переменить призрачное счастье частного старателя на устойчивые заработки геологоразведочного бригадира он либо отмалчивался, либо коротко и, как мне казалось, насмешливо бросал:
— Повременю.
Пришел сам, когда убедился, что молодость наша не стала помехой «угадать» погребенную долину с золотом, которую здесь все считали «горным свалом» или пустым «увалом». Пришел, но не принес паспорта, который полагалось сдавать мне.
— Забыл в сундуке у жены на Кропоткинском.
Организовал работу и работал Мальцев, опережая всех бригадиров в проходке шурфов. Зарабатывал порядочно и проникся ко мне доверием. Как-то в порыве откровенности под новый сорок первый год он приоткрыл уголок своей жизни.
Шел тысяча девятьсот двадцать четвертый год. Движимый слухом о баснословном золоте, только что открытом на Алдане, он с товарищами пришел по тропе от Большого Невера к месту, где теперь расположен город Алдан. Тогда только две избушки оживляли здесь чахлую тайгу. Год жестоких лишений, голода, неимоверных по тяжести трудов, и наконец в заплечной котомке два с лишним пуда золотого песка. Дальше почти месяц голодного похода обратно к Неверу. В десятке километров от железной дороги из кустов вышли трое с обрезами и велели положить котомки на тропу, а самим возможно скорее убираться на все четыре стороны. Пошли назад. Еще год работы, и теперь уже большой группой старателей вынесли золото к Неверу.
Но самой колоритной личностью нашего коллектива, несомненно был Александр Иванович Коновалов. Впрочем, мало кто знал его под этим именем, и, уж конечно, никогда никто так не величал. У этого шестидесятилетнего человека с мешками под глазами и заскорузлыми пальцами на потрескавшихся руках было другое всем известное длинное, как у арабов, имя: «Сашка-Тайга — сорок лет тайга — двадцать фунтов золота». В Ближней и Средней Тайге его знали буквально все от мала до велика и звали просто Сашка-Тайга. Он же отлично знал всю ленскую тайгу, все золотоносные ключи, всех старателей и все хитрости поисков благородного металла.
