Одному Богу известно, с какой тревогой я слушал.
Когда люди присутствуют на подобном зрелище, они жаждут слов не меньше, чем действий, особенно если слова проясняют действия.
Впрочем, чего ей было еще требовать, этой толпе? Ей обещали четыре головы, отрубленные одним и тем же образом, что было бы довольно уныло.
Взамен этого ей показали четыре совершенно разные смерти, четыре яркие, драматичные и неожиданные агонии, ибо ни у кого не было сомнений в том, что главарь намеревается умереть не менее своеобразно, чем его товарищи.
У Шарля не было в руках ни пистолета, ни кинжала. И кинжал, и пистолет остались заткнутыми у него за пояс.
Он прошел рядом с трупом Валансоля и встал между телами Рибье и Жайа.
Затем, как это делает актер, выходя на поклон к публике, он с улыбкой поклонился зрителям.
Толпа разразилась аплодисментами.
Да, она была жадной до зрелищ, но в то же самое время, осмелюсь сказать, среди всех, из кого она состояла, не было никого, кто не отдал бы частицу своей собственной жизни ради спасения жизни последнего из Соратников Иегу.
«Господа, — начал Шарль, — вы пришли посмотреть, как мы умираем, и вы уже видели, как умерли трое из нас. Теперь мой черед. Я охотно удовлетворю ваше любопытство, однако мне приходится предложить вам сделку».
«Говори! Говори! — закричали со всех сторон. — Проси, чего хочешь!»
«Кроме жизни!» — раздался голос женщины, явно той же, что так ликующе закричала после вынесения смертного приговора.
«Разумеется, кроме жизни, — согласился брат. — Вы видели моего друга Валансоля, который пустил себе пулю в лоб, видели моего друга Жайа, которого расстреляли, видели моего друга Рибье, который заколол себя кинжалом, и теперь хотите поглядеть, как мне отрубят голову на гильотине. Я вас прекрасно понимаю!»
При виде этого хладнокровия, при звуках этого голоса, без малейшего волнения ронявшего эти язвительные слова, по толпе пронеслось нечто вроде дрожи.
«Что ж! — продолжал Шарль. — Я сегодня добрый и готов умереть к нашему обоюдному удовольствию. Пусть мне отрубят голову, но я хочу взойти на эшафот сам, по своей воле, как пошел бы на ужин или бал, и, что является непременным условием, никто не прикоснется ко мне. Всякого, кто подойдет ко мне близко, — и он показал на рукоятки пистолетов, — я пристрелю! За исключением этого господина, — продолжил Шарль, указывая на палача, — ибо это дело касается только нас двоих и с той и другой стороны требует лишь соблюдения правил».
