В тот момент, когда это менее всего ожидали, послышался шум схватки. Затем все увидели, как из тюремного здания выбежали четверо приговоренных к смерти.
Ни единого крика не раздалось в толпе, настолько всем было понятно, что сейчас произойдет нечто ужасное, и настолько они внешне напоминали гладиаторов, вышедших на арену цирка.
Мне удалось пробиться в первые ряды собравшихся.
Оказавшись во внутреннем тюремном дворе, осужденные увидели огромную железную решетку, все еще запертую, а по другую сторону решетки, на площади, — неподвижно стоявших жандармов, державших у ноги карабины и образовывавших цепь, через которую невозможно было прорваться.
Осужденные остановились, собрались вместе и, по-видимому, с минуту о чем-то посовещались.
Затем Валансоль, старший из всех, подошел к решетке и с улыбкой, исполненной любезности, и со взмахом руки, исполненным благородства, приветствовал жандармов:
— Молодцы, господа жандармы!
Затем, повернувшись к трем своим товарищам, он воскликнул:
— Прощайте, друзья!
И с этими словами выстрелил себе в голову.
Тело его трижды повернулось на месте, и он ничком рухнул на землю.
Тогда Жайа, отделившись от группы, в свой черед подошел к решетке, направил оба свои пистолета на жандармов и взвел курки.
Он не выстрелил, но пять или шесть жандармов, видя себя в опасности, опустили карабины и открыли огонь!
Жайа пронзили две пули.
«Спасибо, господа, — промолвил он, — благодаря вам я умираю как солдат».
И он упал рядом с Валансолем.
Тем временем Рибье, казалось, обдумывал, каким образом ему, в свой черед, покончить с собой.
Наконец, по-видимому, он принял решение.
Рядом высилась колонна, поддерживавшая арку; Рибье направился прямо туда, вытащил из-за пояса кинжал, приложил его острием к левой стороне груди, а рукояткой — к колонне, затем обнял ее двумя руками, кивнул на прощание зрителям, потом друзьям и с такой силой прижался к ней, что лезвие кинжала полностью скрылось в его груди.
Какое-то мгновение он еще держался на ногах, но вскоре лицо его покрыла мертвенная бледность, руки его разжались, колени подогнулись, и он рухнул у подножия колонны.
Толпа, заледенев от ужаса, безмолвствовала.
Присутствующих охватило нечто вроде восхищения: они поняли, что эти героические разбойники были готовы умереть, но хотели умереть с честью, а главное, умереть красиво, подобно античным гладиаторам.
Мой брат, оставшийся последним, стоял на ступенях крыльца; лишь теперь он заметил меня в толпе и, глядя на меня, приложил палец к губам. Мне стало понятно, что он просит меня не рыдать. Я подчинился, но слезы невольно текли по моим щекам. В этот момент он сделал знак, что хочет говорить. Все смолкли.
