Он отверг представленный ему рисунок, сказав:
— Я похож здесь на короля Франции.
И, чтобы не быть похожим на французского короля, он велел изобразить себя с солдатской прической; это было исполнено так забавно, что новые монеты с его изображением принимали не только с радостью, но еще и с веселым смехом.
В то же самое время — при том, что это его действие вызывало куда меньше веселья, хотя оно значило больше и, возможно даже, именно поэтому не так веселило, — он вернул из Сибири всех ссыльных.
Трое из них играли в свое время ведущие роли.
Первым был Бирон, которому исполнилось семьдесят пять лет.
Волосы его поседели, но лицо этого страшного человека, в течение девяти лет, пока он был у власти, умертвившего одиннадцать тысяч человеческих существ, предав их казням и пыткам, многие из которых, подобно истязаниям, применявшимся Фаларисом и Нероном, отличались тем, что их пускал в ход тот, кто их придумал, — лицо его, повторяем, осталось суровым и строгим. Когда умерла его царственная любовница, он попытался стать ее преемником и, принося искупительную жертву всеобщей ненависти, приказал казнить одного из главных своих подручных, заткнув ему рот и взвалив на него все беззакония своей девятилетней тирании. Колосс на глиняных ногах, он рухнул при первом же предпринятом против него натиске. Три недели верховной власти стоили ему двадцати лет ссылки, и теперь он вернулся стариком, готовящимся дать отчет Господу за ту кровь, которая была пролита им в этом городе, где он правил с высоты эшафота и где любой встречный имел право упрекнуть его в смерти своего отца, сына, брата или друга.
Вторым был Миних, тот самый Миних, который сверг Бирона, чтобы возвести на престол несчастного младенца, трехмесячного Ивана, который заплатил за свое пребывание на троне, столь краткое, что его едва заметили современники и оно едва засвидетельствовано в истории, двадцатью годами тюремного заключения, десятью годами безумия и страшной смертью.
Свергнутый в свою очередь, Миних, как вы помните, спокойно взошел на эшафот, где его должны были четвертовать и где он принял помилование, храня на лице то же выражение, с каким ожидал смерти. Сосланный в Сибирь, запертый в доме, который был затерян среди непроходимых и заразных болот, он пережил губительные испарения, как прежде ему удалось пережить эшафот, и из глубины этого узилища своими угрозами заставлял дрожать губернаторов соседних краев.
Он вернулся в возрасте восьмидесяти двух лет: это был величественный старик, с бородой и волосами, к которым со дня его ссылки не прикасались ни бритва, ни ножницы. На въезде в Санкт-Петербург он увидел тридцать трех своих внуков и правнуков, и при виде такого зрелища этот человек, из глаз которого не могли исторгнуть ни единой слезы даже самые страшные бедствия, разрыдался.
