Я видел за свою жизнь пять или шесть бурь, но ни одна из них не была похожа на эту. Возможно, это старый Вяйнямёйнен перебрался с океана на Ладогу.
Ни о какой остановке нельзя было и помыслить: судно шло само по себе и куда хотело.
Наконец, поскольку и через два часа обстановка оставалась почти такой же, капитану пришло в голову послать на верх мачты двух матросов в качестве наблюдателей, чтобы можно было воспользоваться первым же просветом на небе.
Матросы не пробыли там и десяти минут, как послышался такой грохот, будто рядом галопом промчался кавалерийский отряд: это поднялся ветер.
Один его порыв изорвал, развеял и унес прочь пелену тумана.
Открылось озеро, белое от пены, но видимое до самых дальних своих горизонтов. Матросы на мачте прокричали:
— Земля!
Все ринулись в носовую часть. Капитан понятия не имел, где мы находимся, но один старый матрос заявил, что он узнает Валаам.
Судно взяло курс на остров.
Примерно в полутора милях от главного острова находится небольшой островок, на котором видны развалины; эта скала называется Монашенским островом.
Так как женская обитель, существовавшая прежде на Валааме, располагалась в близком соседстве с мужским монастырем, что не раз становилось причиной шумных скандалов, Святейший Синод своим указом постановил, что эта обитель будет переведена на островок, лежащий теперь перед нами, и, поскольку новых монахинь в общину принимать не будут, она угаснет там сама собой.
И вот на скале построили монастырь; туда перевезли десятка три монахинь, и там, как и было предусмотрено указом, они угасли одна за другой.
Затем настала очередь монастыря, и, точно так же, как из его общины выпадали одна за другой монахини, уходя из жизни, из его здания, разрушаемого с фундамента волнами, а с кровли — ураганами, выпадали один за другим камни. В итоге от него остались лишь бесформенные развалины и предание, которое я только что рассказал.
Между тем мы шли довольно быстро и уже стали различать нечто вроде пролива, по которому проникают в глубь острова.
Вскоре на самом дальнем его мысу, который по мере нашего приближения словно двигался нам навстречу, мы разглядели небольшую церковь, сплошь из золота и серебра и такую сияющую, будто ее только что вынули из бархатного футляра. Она высилась среди деревьев, на газоне, который способен был посрамить газоны Брайтона и Гайд-парка.
Эта церковь, настоящая жемчужина и как произведение искусства, и по богатству отделки, построена лучшим, на мой взгляд, архитектором России — Горностаевым.
