Но Шеве ошибся. Конечно, время от времени я видел, как Росный Ладан таращит глаза с пожелтевшими белками; замечал, что он чересчур подчеркнуто вытягивает руки по швам своих штанов; слышал, что он путает английскую, французскую, испанскую и итальянскую речь, но я знавал негров с весьма желчным нравом, а военная выправка казалась мне последней данью, которую он отдавал своему бывшему хозяину-полковнику; кроме того, я считал вполне допустимым, что, когда человек знает четыре языка, не считая родного, он может говорить «yes»[3]вместо «si»[4] и «nо»[5] вместо «non»[6], и продолжал не доверять ему никаких вещей, если не считать ключа от винного погреба, который, вразрез со своими привычками, он никогда не терял.
И вот однажды, отправившись на охоту, где мне предстояло провести целую неделю, я неожиданно вернулся на следующий день и, войдя в дом, стал, как обычно, звать Поля. Ах, да! Я Вам уже рассказал, как Росный Ладан стал Пьером, а теперь надо объяснить, как он из Пьера превратился в Поля.
В моем доме был садовник по имени Пьер; узнав, что какой-то черномазый носит то же имя, он почувствовал себя оскорбленным. Я предложил садовнику называться иначе и сменить имя на самое благозвучное, какое только есть в календаре. Но он решительно отверг мое предложение, ссылаясь на свое более длительное пребывание в доме и на присущее ему как белому человеку естественное превосходство над вновь прибывшим. Тогда я обратился с тем же к Полю, и Поль ответил, что поскольку он уже однажды менял имя, то ему ничего не стоит сделать это еще раз, но он не хотел бы понижать свое достоинство и просил меня выбрать ему среди небесного начальства покровителя столь же славного, как и тот, кого избрал он сам. Посчитав, что равным апостолу может быть только другой апостол, что меч стоит ключа и святой Павел ничем не ниже святого Петра, я предложил Росному Ладану именоваться Полем, и он согласился. При помощи этой уступки мир между Пьером и Полем был восстановлен.
Итак, вернувшись с охоты, я стал звать Поля. Он не откликнулся. Я открыл дверь его комнаты, опасаясь, что он повесился, как его прежний хозяин. То, что я увидел, несколько меня успокоило: Поль занимал не вертикальное положение, а горизонтальное.
Он лежал на постели, застывший в неподвижности, словно деревянный брус. Я решил, что он скончался, но не покончил с собой, а умер естественной смертью. Я окликнул его — он не ответил; я стал его трясти — он не пошевелился; я поднял его за плечи, как пьеро поднимает арлекина, — он не согнулся ни в одном суставе; я поставил его на ноги — ноги у него подкосились; я прислонил его к стене — он остался стоять. Во время этой последней операции я заметил, что он делает попытки заговорить. И в самом деле, он удивленно открыл остекленевшие глаза, пошевелил губами и произнес: «Зачем это меня поднимают?» Поддерживая Поля, я позвал Пьера. Тот вошел. «Что с Полем, — спросил я, — он сошел с ума?» — «Нет, сударь, он просто пьян», — и с этими словами Пьер удалился.
