Я знал, что Пьер имеет зуб на Поля после того как я опрометчиво сделал ему злосчастное предложение сменить имя, и потому редко прислушивался к его постоянным доносам на беднягу. Однако на этот раз обвинение выглядело настолько правдоподобным, что оно стало для меня озарением. Тем не менее я вспомнил, что есть на свете страна, где приговор подсудимому выносят только после признания им своей вины, повернулся к Полю и, продолжая прижимать его рукой к стене, спросил: «Поль, это правда, что вы пьяны?» Но Поль уже закрыл и рот и глаза. Он не отвечал, он снова уснул. Подобная сонливость показалась мне убедительнее всех признаний на свете. Я позвал кучера, распорядился положить Поля на кровать и попросил позвать меня, когда он проснется.
Спустя сутки кучер вошел в мою комнату и объявил, что Поль минуту назад открыл глаза. Я стал спускаться по лестнице, всю дорогу пытаясь придать своему лицу самое строгое выражение, и, войдя к Полю, объявил, что он уволен. Десять минут спустя я услышал дикие вопли: у Поля, потрясенного этим известием, случился нервный припадок. Он во все горло кричал, что покинул своего первого хозяина только потому, что тот повесился, а второго — потому, что того отправили в отставку; что он не признает никаких других причин для увольнения, а так как я не вешался и не получал отставки, то он меня не оставит.
Никого на свете нельзя так быстро убедить разумными доводами, как меня; те же, что привел он, показались мне превосходными. Я взял с Поля слово, что он больше не будет напиваться, отобрал у него ключ от винного погреба, и после этого все вошло в привычное русло. Конечно, время от времени Поль нарушал слово, но, понимая причину его летаргического состояния, я уже не пугался и, питая отвращение к нервным припадкам, остерегался угрожать ему увольнением.
Судите же сами, сударыня, как накануне поездки в Африку я хвалил себя за свою снисходительность. Если в уже не раз подмеченном мною смешении языков Поль не забыл свой родной язык, то он будет мне крайне полезен как переводчик. Вот почему именно Поль, а не кто-нибудь другой, был выбран в качестве нашего сопровождающего.
Я увозил с собой не новообращенного христианина Поля или Пьера, а араба по имени Росный Ладан.
Вы оставили нас, сударыня, когда мы только-только начали трястись по железной дороге, 3 октября, в половине седьмого вечера, как раз в то самое время, когда наши квартирмейстеры Жиро и Дебароль, отправившиеся за три месяца до этого и уже посетившие Каталонию, Ла-Манчу и Андалусию, изнемогая от усталости и задыхаясь от жары, стучались, по всей вероятности, в дверь какого-нибудь постоялого двора в Старой Кастилии, куда их остерегались впускать.
