Россини только что прибыл в Неаполь, предшествуемый своей громкой славой. Первым, кого он встретил, выйдя из экипажа, был, как можно догадаться, импресарио из Сан Карло. Барбайя с широко распростертыми объятиями направился к маэстро и, не дав ему сделать шаг или произнести хоть слово, заявил:
— Я делаю тебе три предложения и надеюсь, что ты не откажешься ни от одного из них.
— Слушаю, — ответил Россини с известной всем тонкой улыбкой.
— Я предлагаю мой особняк тебе и всем твоим людям.
— Согласен.
— Я предлагаю мой стол тебе и твоим друзьям.
— Согласен.
— Я предлагаю тебе написать новую оперу для меня и моего театра.
— Не согласен.
— Как! Ты отказываешься работать для меня?
— Да, для вас и для любого другого. Я больше не хочу писать музыку.
— Ты с ума сошел, мой милый!
— И все же имею честь заявить вам об этом.
— Что ж ты приехал делать в Неаполе?
— Я приехал есть макароны и мороженое. Это моя страсть.
— Я заставлю своего лимонадчика, лучшего на всей улице Толедо, готовить тебе мороженое и сам приготовлю тебе макароны, от которых ты будешь в восторге.
— Черт! Дело становится серьезным!
— Но взамен ты напишешь мне оперу.
— Посмотрим.
— В твоем распоряжении месяц, два, полгода — столько времени, сколько тебе нужно.
— Согласен на полгода.
— Договорились.
— Пойдем ужинать.
В тот же вечер дворец Барбайи был предоставлен в распоряжение Россини; сам владелец совершенно ушел на второй план, и знаменитый маэстро мог чувствовать себя там как дома в самом прямом смысле слова. Все друзья и даже просто знакомые, которых он встречал на прогулках, без церемоний приглашалась за стол Барбайи, которому Россини с совершенной непринужденностью оказывал честь. Правда, иногда маэстро жаловался, что он не может найти достаточное количество друзей, чтобы пригласить их на застолья, устраиваемые Барбайей; порой, несмотря на все свои попытки, ему едва удавалось собрать человек десять — пятнадцать. То были неудачные дни.
Что касается Барбайи, то он, оставаясь верен взятой им на себя роли повара, каждый день изобретал новые блюда, подавал самые старые бутылки вина из своего погреба и принимал всех незнакомцев, которых Россини приводил, словно лучших друзей своего отца. Правда, в конце обеда, за десертом, он с непринужденным видом, улыбаясь, с бесконечной ловкостью вставлял несколько слов об обещанной опере и о том, какой ее будет ждать оглушительный успех.
