В вечер премьеры надо было видеть благородного импресарио, сидящего в красивой ложе авансцены, напротив короля. Серьезный и невозмутимый, он поворачивался то к актерам, то к публике. Если артист ошибался, Бар-байя первым приносил его в жертву с суровостью, достойной Брута, бросая ему: «Сап de Dio!»[4], что заставляло дрожать весь зал. Если же, напротив, не права бывала публика, Барбайя выпрямлялся, словно змея, готовая к атаке, и кричал в зал во весь голос: «Figli d'una vacca[5], да замолчите же! Вы заслуживаете одного только сброда!» Если король вдруг забывал поаплодировать в нужную минуту, Барбайя довольствовался тем, что пожимал плечами и с ворчанием выходил из ложи.
Барбайя никому не доверял формирование труппы; он из принципа старался как можно реже ангажировать известных артистов, ибо их слава, достигнув апогея, могла идти только на убыль, и со знаменитостями можно было скорее понести убыток, чем оказаться в выигрыше. Барбайя предпочитал сам создавать таланты и обычно начинал свои опыты in anima vili[6].
Вот как он брался за дело.
Хорошим майским или сентябрьским утром он приказывал кучеру отвезти его в окрестности Неаполя. Приехав за город, он выходил из коляски, отпускал слуг и один, пешком, отправлялся на поиски того, кто мог бы взять «до» верхней октавы. Если ему попадался крестьянин достаточно красивый, достаточно хорошо сложенный и достаточно ленивый, чтобы стать тенором, Барбайя дружески подходил к нему, клал руку ему на плечо и заводил примерно такой разговор:
— Ну что, мой друг? Работа нас несколько утомила, не так ли? У нас нет сил поднять лопату?
— Я отдыхал, ваше превосходительство.
— Знаю! Знаю! Неаполитанский крестьянин всегда отдыхает.
— Дело в том, что сегодня стоит удушающая жара. И к тому же земля как камень!
— Держу пари, что у тебя прекрасный голос, а ничто так не облегчает душу и не придает сил, как немножко музыки. Не споешь ли ты мне?
— Я, сударь? Да я никогда в жизни не пел.
— Тем лучше. Голос у тебя будет свежее.
— Вы шутите!
— Нет, я хочу тебя послушать.
— А какой мне будет толк, если вы меня послушаете?
— Если твой голос мне понравится, быть может, ты больше не будешь работать и я возьму тебя к себе.
— Слугой?
— Куда лучше.
— Поваром?
— Лучше, говорю тебе.
— Кем же? — спрашивал тогда крестьянин с некоторым недоверием.
— Что тебе за дело? Лучше спой.
— Громко?
— Изо всех сил и, главное, открывай хорошенько рот.
Если у бедняги был всего лишь баритон или высокий бас, импресарио проворно убегал, оставив крестьнину в утешение несколько изречений о любви к труду и о счастье сельской жизни; но если день оказывался удачным и ему удавалось отыскать тенора, он забирал его с собой, заставляя подниматься… на запятки своего экипажа.
