».
Уверяют, что в этой же самой церкви погребено сердце Филиппа Красивого. Там показывают плиту, под которой оно лежит; надпись, однако, стерли подошвы любопытствующих и колени молящихся; прочесть можно лишь такие слова: «… усопш… в год 1215 после Рождества Христова, в день Пасхи».
По обеим сторонам входа, вмурованные в стену, находятся гробницы Вобантона и Безу.
Выйдя из церкви, мы попрощались с нашим любезным чичероне, сели в карету и продолжили свой путь.
В тот же день, около девяти часов вечера, мы добрались до Кона. В окрестностях этого города у меня был один знакомый — молодой человек, который жил со своей женой и двумя милыми детьми в поместье, приносившем ему десять-двенадцать тысяч ливров: шестую часть их он самым патриархальным образом тратил за десять месяцев жизни на месте, а все остальное проматывал за полтора месяца пребывания в Париже. Он неоднократно говорил мне, что если когда-нибудь дела приведут меня в устье Ноэна, то он пригласит меня принять участие вместе с ним в охоте, и обещал изобилие дичи; ну а поскольку такое становится все большей редкостью, мы остановились в Коне, намереваясь на следующий день воспользоваться этим приглашением. Поэтому, поселившись в гостинице «Большой Олень», мы прежде всего осведомились о поместье Марсийи и о моем друге Амбруазе Р. Поместье Марсийи оказалось в двух льё от нас, а мой друг Амбруаз Р. по счастливой случайности в этот самый вечер остановился в той же гостинице. Он был вызван в Кон, чтобы давать показания на судебном процессе доктора М., обвиненного в отравлении своей жены и дочери.
Так как Амбруаз куда-то отлучился, мы в ожидании ужина, обещанного нашим хозяином не ранее чем через полчаса, поинтересовались, нет ли в городе каких-нибудь достопримечательностей, на которые стоило бы взглянуть. Нам ответили, что единственное, с чем стоит познакомиться, — это завод по изготовлению якорей и пушечных ядер, кузницы которого как раз сейчас должны работать. В ту же минуту мы направились к кузницам.
Я не испытываю особой приязни к заводам; в использовании машин, обладающих огромной механической силой, меня всегда пугает их бесстрастность. Прежде всего это касается прокатных машин, безостановочно осуществляющих прокатку. Что бы они ни зацепили своими железными зубьями, этот предмет должен пройти через отверстие большего или меньшего размера, к которому они подталкивают обрабатываемые материалы; какого бы размера ни был входящий туда предмет, будь он даже огромный, как балка, выходит он оттуда тонкий, как вязальная игла. Что же касается машины, то она работает: это ее право, это ее обязанность; для нее не имеет ни малейшего значения, какой материал она сплющивает и вытягивает. Вы подаете ей железный брус, чудовище подтягивает его к себе и проглатывает; если при этом вы не успели достаточно быстро убрать руку, машина хватает кончик вашего пальца, и тогда вам конец; напрасно вы будете кричать; если рядом не окажется какого-нибудь рабочего с топором, чтобы перерубить вам запястье, то за пальцем последует рука, за рукой — плечо, за плечом — голова, а за головой — все тело. Кричите, проклинайте, умоляйте — ничто не поможет; все, что остается вашим друзьям или вашей семье — это поджидать вас с другой стороны машины. Вы входите в нее человеком, а выходите латунной проволокой; за несколько минут вы растягиваетесь в длину до двухсот футов. Это любопытно, но не так уж приятно.
