Самоубийство как культурный институт | страница 69
В этом контексте газета выступала в роли деятеля науки — исследователя причинности.
Годом позже в своем фельетоне в «Санкт-Петербургских ведомостях» сам Суворин упомянул случай в Бель-Вю наряду с тремя подобными фактами, случившимися в течение года (убийство женщины, отвергнувшей любовные притязания), как характерное социальное явление, предложив и его историческую интерпретацию. Он сравнил таких современных молодых людей, как Комаров, с крепостниками недавно ушедшего времени и, обращаясь к читателям как к присяжным заседателям, призвал их вынести суровый приговор: «Но разве эти убийцы из современной молодежи, распоряжающиеся чужой жизнью, как своею собственностью, лучше таких помещиков доброго старого времени, преданных вами проклятию?»[293] Очевидно, что фельетонист вынес далеко идущие социальные выводы из своей личной драмы.
Статус события был ясен журналистам, но вопрос о причинах оставался открытым. «Неделя» и «Дело» вступили в полемику по этому вопросу. В «Деле» Б. Онгирский обсуждал дело Сувориной в статье «Статистические итоги самоубийств», прибегнув в поисках научного подхода к статистике. Публицист горько сетовал, что публика, заинтересовавшаяся в результате оглашения дела в Бель-Вю самоубийством, не имела твердого представления о причинах таких явлений. (Хотя речь шла об убийстве и самоубийстве, Онгирский — как и многие другие — рассматривал дело в Бель-Вю именно в контексте современных дискуссий о самоубийстве.) В самом деле (сетовал Онгирский), одни «усмотрели корень зла в нигилизме и безбожии», другие принялись отыскивать ответ на страницах учебника психиатрии, третьи вовсе не искали причины, успокоившись на мысли, «что никто, как Бог, управляет нашей жизнию…». К неодобрению Онгирского, Е. К. из «Недели» обратила свое перо на себя, предположив, что эпидемия насильственных смертей была продуктом самой гласности (акты насилия провоцировались вниманием печати)